21 – Пробуждение – часть 3

Правда, по странному стечению обстоятельств именно Соню по жизни то тут, то там отчитывали за нескромность в одежде. В советской школе – за то, что на классном представлении для педагогического состава в День Учителя она, не согласовав свои действия с дирекцией, посмела появиться на сцене… в брюках! То, что играла она роль Дедки в пьесе «Колобок» по причине того, что актеры мужеского пола из их четвертого А класса «выпендриваться перед училками» единогласно отказались, смягчающим доводом в ее пользу не послужило. Возможно, и ее «европейское» происхождение сыграло не последнюю роль в этом показательном спектакле-распекании.

В Израильской школе Соне досталось уже за то, что она посмела явиться в класс… в юбке! Юбка, к слову сказать, была довольно просторной и достаточно длинной, а школа – светской. «Ты что, не понимаешь, что это – не скромно? Во-первых, в ней ты явно выделяешься из всех девочек и привлекаешь всеобщее внимание, а во-вторых, данный предмет гардероба склонен стремиться вверх усилиями погодных условий и/или человеческого фактора, преимущественно мужского пола! Понимаешь?». Соня молча заморгала ресницами, в самый неподходящий момент столь халатно допустившими предательский побег скользких заговорщиц-слезинок из своей темницы. Она не понимала ни слова. Это был ее девятый день в Израиле.

Директриса смягчилась, позвала опытного переводчика из параллельного класса – «Игор» был уже «старожилом» и успел проучиться здесь больше полутора месяцев, но и, прибегнув к его профессиональным услугам, не добилась желаемого эффекта: Соня искренне не понимала, что тут такого нескромного. Но любимые юбки, платья и сарафаны, так любовно упакованные мамочкой и так преданно сопровождавшие их в чемоданах через три границы (летели они на Родину через Прагу и Будапешт),  с тех пор носила только «на воле».

«Понимаешь, скромность – понятие субъективное и относительное, – терпеливо пытался вразумить Сонечку папа. – Вот, например, на пляже находиться в купальнике – вполне себе прилично. А что бы ты сказала, если бы увидела даму в купальнике в автобусе?» – «Я бы сказала, что носить купальник неприлично нигде! То есть даме я вряд ли бы вообще что-то сказала – вдруг она дикая, а тебе вот говорю». «Оставь ребенка в покое! Безнадежный случай», мамин голос на кухне силился одолеть журчание крана и звон горы посуды, которую параллельно силились одолеть мамины руки.

– Слушай, а, может, отправим Соньку с ее замашками в религиозную школу, а? И одеваться будет по-человечески… – с робкой надеждой в голосе предложил папа маме за полуночным ужином, рассеянно размешивая ложечкой несуществующий сахар в пузатой кружке допитого чая.

– Чтобы вместо того, чтоб учить математику, она целый день раскачивалась у стенки?! Молитвой это у них называется, – увы, в вопросах математики мама была непреклонна. – Да и насчет «одеваться по-человечески» ты, явно, преувеличиваешь. Видела я эти религиозные школы! Идут себе туда красотки в обнимку с дружками и натягивают какие-то серо-бурые мешки в складочку, по недоразумению кем-то еще именуемые юбками, на свои джинсы прямо у входа в школу.

– Да, наверное, ты права, – папа наконец-то отложил ложечку в сторону и попытался хлебнуть несуществующего чая. – Пусть лучше учится математике, чем лицемерию, – мама молча подлила ему еще пол кружки из чайника и положила два блестящих кубика (или все-таки параллелепипеда?) рафинада на блюдце рядом. – Эх, наверное, настоящие религиозные школы есть только в Иерусалиме, но мы туда уж никогда не переедем.

В Иерусалим они переехали, но в «настоящую религиозную школу» Соня так никогда и не попала.