Нить надежды – Куда уходит Шейндл

Ибо семь раз упадет праведник – и поднимется! (Мишлей, 24)

1.

Ломжа, 1920-й год.

Никто не заметил, как и когда Шейндл ускользнула из дома. Даже папа.

Папа сидел в маленьком закутке, который назывался кухней, сжимая холодными пальцами стакан кипятка, в который не было добавлено ни капли меда или сахара, чтобы подсластить воду. Он повторял, как во сне, слова, которые с завтрашнего дня отберут у него тот крошечный заработок, который еще оставался до сих пор: “Поляки в Польше должны покупать в польских магазинах”.

Ни один из детей не осмеливался сунуть нос в кухню, в которой находиться было чуть теплее и приятнее, чем в большой комнате. Даже годовалая Либи ползала кругами вокруг стола в комнате, а не собирала, как обычно, невидимые крошки у папиных ног.

Если обычно папа был сердитым и угрюмым, то сейчас все было еще хуже.

Уже наступил вечер. Голод все громче и требовательнее заявлял о себе, но мама уже несколько недель очень слаба, у нее нет сил даже сесть на кровати. Целую неделю мама лежала в лихорадке! Гитель из организации “Линат цедек” сидела около нее ночами и меняла ледяные примочки у нее на лбу. Весь дом пропах отвратительным запахом касторового масла, и когда Мендель заглянул в комнату, он был поражен, что даже маме тяжело проглотить его. У него самого было несколько приемов, как избавиться от этого ужасного лекарства, каждый раз, когда ему прописывали его. Он уже почти предложил один из этих способов маме! Так грустно было видеть, как она морщилась, глотая масло. “Ну, теперь, – подумал Мендель, – и мама будет знать, как это тяжело!” Его передернуло при одной мысли о вкусе касторки.

Слава Б-гу, температура спала, но мама еще не выздоровела окончательно. Она была настолько слаба, что даже не слышала о большом плакате, который повесили на дверь магазина. Папиного магазина.

Мендель не знал, можно ли это назвать на самом деле магазином. Зелиг, самый сильный мальчик в классе, утверждал, что это убогая каморка, где продается старье. Но Мендель видел, как иногда туда заходят поляки и покупают настоящие шляпы и шапки.

Пусть говорит. Тем более, что с сегодняшнего дня все равно у евреев не будет магазинов. “Поляки в Польше должны покупать в польских магазинах” – так было написано на плакате, который повесили на дверь папиного магазина. Рядом с магазином папы Зелига написали то же самое. Теперь, по крайней мере, Зелиг не будет больше хвастаться роскошным магазином своего папы. Йеуда Лейб говорил, что можно будет продавать товары на рынке. А что? Поставить палатку, разложить на прилавке товары, а каждый вечер забирать их домой. Но папа был слишком сломлен новостями, и Мендель боялся предложить ему такое.

Темнота уже окутала улицу плотной пеленой.

Где же Шейндл? Даже папа не заметил, как она вышла. Папа обычно следит за каждым ее шагом, а в этот раз – не заметил. Ну вот, Либи уже плачет. Сейчас придет соседка Хава Юдит. У нее есть шестое чувство. Она не работает ни в какой организации социальной помощи, но она сама – как организация. Всегда, когда Либи плачет, она приходит. Ничего не спрашивает. Когда слышит папины вздохи из кухни, разворачивает деятельность в своей кухне. В любом случае, в их крошечной кухоньке она бы не нашла ничего съедобного.

Вот, Хава Юдит пришла. Она берет Либи на руки, и просто пугается: “Ой-ой-ой, Мендель, она же совсем мокрая! Принеси скорее чистую пеленку и одежду. А где Ше…?” Хава Юдит останавливается на полуслове, кладет Либи на руки смущенному Менделю и бежит домой. Через минуту она возвращается со всем необходимым для малышки, да еще и с подносом свежеиспеченных булочек. Ой, какие свежие! Их запах распространяется по всему дому, и напоминает всем те далекие дни, которые уже не вернутся.

Либи еще совсем маленькая, так что она не стесняется. Она протягивает худые ручонки к подносу и жадно жует булочку маленькими зубками. Хава Юдит улыбается и подгоняет Менделя тоже омыть руки и взять булочку. Тем временем Шмуэль и Йосель возвращаются с учебы, и очень смущаются, застав дома соседку. Какие они застенчивые и деликатные! Мендель всегда думал, что, когда он вырастет, он хочет быть таким, как они. Хава Юдит закончила переодевать Либи, и попросила Шмуэля укрыть всех детей получше, потому что осень на пороге, и воздух уже холодный.

Папа все еще на кухне. Горячая вода в стакане давным-давно остыла, и даже запах свежих булочек не пробудил его от тяжких дум. Мендель уже лежал под одеялом, но никак не мог уснуть. Шейндл еще не вернулась, а на улице уже совсем темно. Да и папа… Бедный папа! Как жаль его! Так жалко, что он такой грустный… У Абрашиного папы тоже нет денег, почему же из их окна всегда слышен звонкий смех? Вот если бы папа любил петь! Есть столько песен, которые радуют сердце.

Вдруг неслышно приоткрылась дверь, и Шейндл на цыпочках проскользнула в дом. Снова она ушла и пришла так, что никто не заметил.

“Шейндл, где ты была? – спрашивает взгляд Менделя, – а что у тебя в кармане плаща? А правда, что завтра придет Машиах, как ты мне рассказывала?”

“Шшш… тише… – успокаивает Шейндл младшего брата, – спи пока, а вот когда подрастешь, тоже пойдешь со мной”.

***

Иерусалим, 200.. год.

Рина появилась только в десять двадцать. Мира приложила все усилия, чтобы не выдать своего раздражения по поводу опоздания. Она старалась оставаться на самом деле спокойной – даже в сердце. Бывают неудачные дни, и иногда даже прийти вовремя – просто невыполнимая задача.

Позже, в процессе встречи или в конце, она объяснит девочке (да и маме), как важно приходить точно в назначенное время и максимально использовать время, отпущенное на занятие.

Они стояли в двери, мать и дочь, и ждали приглашения войти. Рина – высокая и немного неуклюжая девочка. У нее длинные распущенные волосы. Волосы на лбу спускаются по бокам, закрепленные серебристой заколкой, а глаза выдают затаенную боль – и решительность.

Мира улыбнулась с профессиональным радушием и пригласила войти. Они прошли через маленький коридорчик, который был похож на приемную, и остановились на пороге большой светлой комнаты. Комната была разноцветной и притягательной, и почти всегда дети, оказывавшиеся на ее пороге, при виде такой роскоши забывали о стеснительности и неловкости. Там было много разных материалов, и все они стояли на низких и доступных деревянных полочках. На одной – краски и гуашь были налиты в маленькие пластиковые мисочки. Только тот, кто приближался к ним, мог заметить, что они накрыты прозрачной пленкой, предохраняющей от высыхания. На другой полке в игривом беспорядке стояли кубики пластилина и разных видов мягкой глины, они так и просились в руки. На третьей полке Мира рассыпала огромное количество разных мелков, карандашей, толстых и тонких фломастеров. Практически все дети подходили сами поближе к этому богатству, и начинали искать глазами листы бумаги (желательно побольше – и размером, и количеством), чтобы отведать удовольствия свободного творчества.

И тогда, когда ребенок начинал творить, Мире удавалось с помощью своего профессионализма и таланта выслушать, раскрыть рану, осторожно проникнуть внутрь, понять, направить, наложить повязку и вылечить то, что находится вне плоти и крови – душу.

Мире было всего лишь двадцать семь лет, но ее ежедневник был заполнен на несколько месяцев вперед. Начало было неуверенным, сердце тревожно билось: “Получится ли?” В итоге Творец послал Мире большую удачу, как она называла это: “раскрытие талантов”.

Как и многие другие, Мира выбрала специальность “обучение детей с физическими и умственными недостатками”, успешно завершила нелегкие годы учебы, и начала искать работу. Но поиски работы вернули ее на прежнее место. Тогда она была еще не замужем, и родители очень сомневались, стоит ли вкладывать деньги в еще какую-то специализацию, или даже более интересные направления уже исчерпали себя. В итоге была выбрана специализация, связанная с прежней.

Еще три года учебы принесли степень “терапия творчеством”. Мира любила добиваться успеха, и это заставило ее выложиться по максимуму: в дизайне кабинета, в отношениях между людьми, в самостоятельном и престижном образе, а также в четком и звучном выговоре, когда она говорила с родителями детей, учительницами, и всеми остальными, кто был связан (или не очень…) с ее профессией.

Приложенные усилия принесли свои плоды: Мира производила прекрасное впечатление, и чего не добивалось творчество, того добивалась Мира своими риторическими способностями. Высокая цена тоже добавляла лоску. Так что Мира была счастлива.

И вот, мать и дочь стоят на пороге комнаты, впитывая образы и цвета.

Мира потрепала Рину по подбородку (она научилась делать это сначала очень механически, каждый раз преодолевая себя, а позже – естественно, как будто так и нужно. Иногда ей попадались дети, которые своим милым и притягательным выражением лица буквально приглашали сделать это, и тогда было легче).

– Мама подождет нас здесь на стуле, и почитает пока, а ты пойдешь со мной, хорошо?

Рина не ответила. Она была уже большая, десять лет, и прикосновение к подбородку ей было неприятно. Есть дети и более младшего возраста, у которых прикосновение вызывает слишком сильное волнение. Они не понимают, как справиться со своими ощущениями, и с содроганием отталкивают протянутые руки.

Мира изменила направление. Совсем другим голосом она сказала:

– Ой, ты же совсем большая, а я и забыла. Ты практически взрослая! Может быть, в следующий раз придешь даже сама, а?

На этот раз в Рининых глазах зажегся огонек удовлетворения. Она зашла в комнату, разрываясь между желанием потрогать, взять в руки, и образом взрослой и самостоятельной, который изображала до сих пор.

Мира старалась не мешать ей. Вдруг она сказала, как будто подруга подруге: “Знаешь, когда я была в твоем возрасте, я всегда завидовала своим младшим братьям и сестрам. Они возвращались из садика с листочками, раскрашенными разными красками, или с поделками из пластилина, и мне так хотелось, вместо того, чтобы весь день учить математику и английский, тоже сесть за стол, разложить кучу кисточек и красок и раскрашивать огромные листы…”

Рина улыбнулась. Она подошла к большому листу белой бумаги, который Мира расстелила на полу. Но за секунду до того, как взять в руки кисточку, остановилась. Черты лица девочки вдруг заострились, и она сказала возмущенным голосом, который совсем не подходил веселой и улыбчивой атмосфере, царившей до сих пор: “Но вы не надейтесь, что потом я буду рассказывать вам всякие вещи”.

Мира на секунду побледнела, но улыбка и спокойствие тут же вернулись на ее лицо. Мира не испугалась. Это ведь всего лишь первое занятие.

перевод г-жи Леи Шухман