| ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА | СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА |
5.
В семь ноль три Давид поднялся со стула. Если он пойдет очень быстро, то сможет добежать до дома вовремя и отпустить Миру на родительское собрание. Выросла Дасси, она уже в первом классе, трудно поверить! Давид еще не осознал как следует, что он – отец, и вот уже дочка учится в школе. Когда он услышал, как Дасси говорит о родительском собрании, на него сразу нахлынули воспоминания детства. В доме, полном девочек, он всегда был окружен понятиями из женской школы. Мама всегда ходила на родительские собрания, и на вечер для мам, и на утренник в честь окончания года и так далее… А теперь Дасси начинает школьную “карьеру”, а за ней – Шири… ой, как время летит! А он сам еще такой молодой, совсем юноша. Он не раз ловил себя на том, что, видя какое-нибудь объявление, адресованное аврехам[1], думал о своем отце. Еще не усвоил, что он сам уже аврех, причем более семи лет!
Слово “аврех” имело для Давида особый смысл. Всю жизнь он рос рядом с папой-аврехом. Каждый раз, когда приходил к папе вечером в колель, повторить с ним то, что учил в хейдере, находил его в обществе десятков аврехов, таких же, как он. Седеющая борода, серьезность и свет Торы в глазах. “Вот бы я тоже стал таким праведником, как папа! – все время думал Давид, – Я тоже буду все время сидеть в колеле и учиться!” Колель был для папы будто четвертой комнатой в доме. По пятницам и на исходе Шабата, в канун Песаха и в Йом-Кипур. В день бар-мицвы Давида и даже за час до свадьбы его старшей сестры – папа всегда был в колеле. До сих пор это стремление сопровождается у Давида неповторимым вкусом детства. Вкусом, который не исчезает, а становится лишь все лучше и лучше.
Уже семь ноль четыре. Давид спешит выйти, но в этот момент перед ним появляется глава колеля, и все воспоминания мгновенно отступают.
Нет, он еще не спросил. Еще не говорил с женой, и вообще ни с кем, о должности, которую ему предлагают.
У вопросов есть ответы, а ответы не всегда укладываются на сердце. Он не хочет. Он не хочет и не чувствует себя подходящим для этого. Но глава колеля утверждает, что нельзя решать самому. Есть семья, и есть еще много моментов, с которыми нужно считаться. Только глава колеля знает о термитах, и о том, в какую огромную сумму выльется избавление от них. Но причем тут термиты? Нет, он просто не подходит для этой должности. И не хочет. Он хочет быть в точности, как отец. Мире он еще ничего не рассказывал. Он не может ожидать от нее такой жертвы. Для него самого это вовсе не жертва – он никогда этого не хотел, и не мог понять тех, кто хочет. Вот так-то. У каждого свой характер, и свои объяснения, но глава колеля сказал, что нужно посоветоваться… Вот, он уже стоит напротив Давида и спрашивает, как дела.
Уже семь ноль шесть. Давид извиняется, что еще не подумал как следует, и еще не спросил, и он постарается дать ответ как можно быстрее. Рав понимающе кивает, и Давид выбегает на темную улицу, будто спасаясь от опасности.
Мира уже ждала внизу. Холодный ветер немного охладил ее горящие щеки и успокоил прерывистое дыхание. Она все успела – вот только жаль, что ценой этому были угрызения совести. Только бы соседи не услышали. Йоси творил очередное потрясающее произведение искусства, и работа была в самом разгаре, когда Мира велела немедленно собрать все краски, клей, бумагу и т.д., которые были разбросаны по всей комнате, и садиться ужинать. Йоси уже почти заканчивал наводить последние штрихи, но у Миры не было времени: ей нужно было выйти из дома ровно в семь часов, оставив за собой убранный дом, спящих детей и готовый ужин для мужа. Йоси продолжал заниматься своими делами, и вдруг получил то, к чему совсем не привык… Мира и сама не верила, что сделала это… Йоси встал, пораженно потер покрасневшую щеку, и молча собрал все разбросанные вещи. В доме воцарилась другая атмосфера, все делалось быстро, но тихо. Даже Йони молчал. Укладывать детей было очень легко, но и очень тягостно.
“Ну, бывает”, – пыталась Мира успокоить себя, и знала, что она права, но, все равно – Йоси не заслужил пощечину. Она была результатом миллионов термитов, угрожающих сломить Миру душевно и физически, результатом того, что тянулось вслед за ними, и, в основном, того, что она решила никому ничего не рассказывать по этому поводу.
Мира коротко и устало улыбнулась мужу, и побежала по направлению к школе. В окнах витрин отразилась знакомая Мира: Мира – терапевт творчеством, та, которой всегда везет, и к которой нужно заказывать очередь на несколько месяцев вперед. “Сидит себе с красками и фломастерами и берет двести шекелей за прием”. Чужая жизнь всегда кажется безоблачной. Как легко взять кисточку и нарисовать ярко-голубое небо и желтое солнышко! Только приблизившись, можно понять, что это лишь детский рисунок. А на самом деле, даже на самом чистом небе всегда есть какие-то облака, более темные участки… и тот, кто этого не замечает, не умеет смотреть. Не дай Б-г, Мира не жалуется. Нужно всегда быть благодарной за то, что есть, но она бы вовсе не отказалась улучшить некоторые данные в своей жизни.
Ровно семь пятнадцать. Она успела вовремя. Через четверть часа, с Б-жьей помощью, она уже будет по пути домой. Муж сможет спокойно вернуться в вечерний колель, а она успеет погладить. Да, зря Мира так напрягалась, бедная Дасси! Ну, по крайней мере, завтра она компенсирует расстройство хорошими новостями от учительницы Нехамы.
Вот первые классы. Можно замедлить шаг. Нельзя заходить в класс, отдуваясь. В коридоре рядом с классом была длинная шеренга стульев. На стульях сидели… матери.
Мира попыталась вежливо улыбнуться:
– Добрый вечер, – ни одна из них она не казалась знакомой, по крайней мере, на первый взгляд, – меня пригласили на семь пятнадцать.
Ей ответили усталые улыбки.
– Тут есть список, напишите свое имя и садитесь отдохнуть…
“За то время, что ей придется подождать, она могла бы принять как минимум двух девочек и заработать четыреста шекелей” – шепот был достаточно громким, но Мира не обратила внимания.
– Я приглашена на семь пятнадцать. Зачем нужен список?
Одна женщина в шелковом платке и с лучиками морщин у глаз отложила в сторону спицы и обратилась к Мире:
– Это Ваша старшая дочка?
Мира кивнула.
– Ну, тогда Вам предстоит узнать кое-что новенькое: время, написанное на листке – это лишь рекомендация. Для того, чтобы распределить матерей более-менее равномерно на все время родительского собрания. Но на самом деле пользуются списком. Каждая мама, которая приходит, записывает свое имя в список и ждет своей очереди[2].
Мира никак не могла смириться с этим:
– А чье это решение? Кто установил, что именно так все происходит?
– Может, Сара Шнирер[3]… – произнесла одна женщина с американским акцентом.
Мира посмотрела на нее тяжелым взглядом. Что, тут все против нее?!
В этот момент дверь класса открылась, одна из мам встала и быстро зашла, прежде чем начнутся споры. Она пришла одновременно с другой мамой, обе взяли в руки ручки, чтобы записать свое имя, и если бы не правила приличия, сказали бы вслух то, что промелькнуло в голове: “Я первая заняла!”
По сути, мир взрослых удивительно похож на мир детей, только правила игры с возрастом меняются. Цвета, формы и слова получают красивое покрытие. Но за ним скрываются в точности те же правила.
Мать, которая уступила и опустила ручку, была ничем не лучше другой. Она просто предпочла “стремление к почету” – “зависти”. А ведь про обе эти силы сказано, что они не дают человеку жить…[4]
Мира села на освободившееся место. Ее ноги дрожали от усталости, обиды и гнева. Изменения планов заставляли ее терять спокойствие самым тяжелым образом. В такие моменты она чувствовала, что не может слышать никаких слов поддержки или морали. Если бы кто-то подошел и прошептал ей на ухо сто раз подряд: “Все к лучшему”, “ничего страшного” и тому подобное, слова разбились бы о стену сердца и не смогли бы проделать в ней даже крошечную трещину. В такие моменты она физически ощущала, что гнев – это ад не только в том мире, но и в этом.
Кому вообще нужны эти родительские собрания? Что, нельзя по телефону поговорить? Нет никого, кто положит конец этому дурацкому обычаю?! Когда она теперь успеет погладить? Уже столько лет она гладит во вторник вечером… Мира постаралась взять себя в руки. Ты не дома. Успокойся. Еще секунду – и ты разрыдаешься, устроишь всем спектакль!
Чужая рука тронула ее за плечо.
– Скажите, как Вас зовут? Я, по крайней мере, запишу Ваше имя.
– Ой, спасибо! – Мира встряхнулась. Она встала с места, взяла ручку и написала свои инициалы, не представляя себе, какую бурю вызовут эти маленькие буквы в конце списка.
**
В классе все еще царила тишина. Некому было утешить Шейндл. Гителе давно бы подошла к ней, но что делать – папа не разрешает. Никогда папа не был настроен так решительно. Никакая ласка или улыбка не сопровождали строгий запрет. “Когда эпидемия буйствует, – сказал папа, – нужно отойти подальше и от тех, кто лишь возможно заразился. Пока мы не знаем, правдивы ли эти слухи, ты не подходишь к Шейндл!”
Позже Гителе слышала, как мама и папа разговаривают между собой. Их беседа успокоила ее. Мама сказала, что в таком возрасте девочки обычно не присоединяются к молодежным движениям и организациям, и, вероятно, это была какая-то девушка, похожая на Шейндл, а не сама Шейндл. Папа пообещал, что он выяснит, в чем дело. У него болит сердце за реб Шимона. Тому и так тяжело, и он так боится того, что происходит в городке.
Только сейчас немножко пришел в себя и открыл палатку на рынке. Улыбается немного больше. Шейндл тоже была в последние дни веселее обычного, но и чем-то озабочена. Гителе решает сегодня же еще раз поговорить с папой. Нельзя так оставить Шейндл, но если папа услышит, что девочки в классе уже знают и обсуждают…
Именно это и случилось сегодня. Придя в класс и услышав, как Фрида говорит о Шейндл, Гителе попыталась заставить ее замолчать, но все девочки были потрясены и возбуждены. Девочка из школы “Бейт Яаков” ходит на заседания “Халуца”? Кошмар! Нужно выгнать ее из школы!
А сейчас все девочки с любопытством смотрят на учительницу. Все ждут, что она скажет. Как хорошо, что есть учительница Хана! Когда она говорит, все до единой слушают внимательно. Но сейчас учительница думает. Как будто еще не решила, раскрыть ли нам то, что у нее на сердце. Проходит еще несколько минут, и Хана резко встает со стула, как будто в этот момент приняла какое-то важное решение.
– Я хочу раскрыть вам, девочки, большую тайну. Настолько большую, что сначала мне нужно посоветоваться с нашим равом. Так что сейчас, открывайте тетради по математике, а завтра, возможно, узнаете о вашей учительнице что-то совсем неожиданное…
Наконец и Шейндл подняла глаза. Взгляд учительницы был теплым и любящим. Сердце Шейндл наполнилось надеждой: “На перемене, может, и Гиточка снова подойдет ко мне, и улыбнется, и тогда я поговорю с ней и о контрольной”.
| ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА | СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА |
[1] Аврех – женатый учащийся йешивы (колеля)
[2] Родительское собрание в Израиле проходит таким образом: нет общих обсуждений, а каждая мама (или папа – в хедере) отдельно заходит на 5-10 минут в класс, и получает от учительницы информацию о своем ребенке, обсуждает проблемы и т. д.
[3] Сара Шнирер – см. сноску 2 (Бейт Яаков).
[4] См. “Поучения отцов”, гл… мишна.. : ” Зависть, вожделения и стремление к почету не дают человеку жить в этом мире”.
