| ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА | СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА |
Глава 38. Смелость изменить путь
– Ты плакала ночью…
Голос Голды ласков более обычного. Им начался еще один день среди волн. Шейндл протирает сонные глаза (Не трогать глаза, ты еще не омыла руки, но ты ведь вообще перестала это делать, тума – духовная нечистота остается на руках. Как же ты будешь касаться еды? Трогай, не трогай…) Голда говорит, что я плакала. Можно плакать во сне? Наверное… Зачем ты пришла, Голда? Уйди отсюда! Дай мне еще чуть-чуть поспать. Может, мне удастся снова заснуть… Ой, каким сладким был этот сон! Шейндл пытается вернуть ускользающие образы. Это был простой сон, о папе, который пошел на рынок, и маме, которая пыталась сунуть Либи еще ложку каши, и Гиточке, которая пришла делать уроки. Просто серый день в сером городке. Снова приходят мысли и сводят с ума. Высокие волны, качающийся корабль и Голда с ее широкой улыбкой. Зачем я здесь? Для кого и для чего? О чем я думала? Куда я думала, что пойду? Шейндл чувствует, как ее дыхание снова становится прерывистым, и слезы заполняют глаза.
Голда старается сдержать раздраженный вздох. “Нужно вкладывать”, – убеждает она себя. Девочка все преодолеет. У каждого есть моменты срыва. Как сегодня она помнит гнев и беспомощность, кулак, бьющий подушку…
В конце концов она научилась не думать, но и без этого подушка нередко была мокрой.
– Ты скучаешь, Шейндл?
Девочка делает головой движение, которое можно истолковать в обе стороны.
Голда ищет сильные слова:
– Что ж, Шейндл, этот этап нужно пройти. Не пугайся этого. Ты только должна понять, что тот, у кого нет смелости – не может ничего изменить в жизни. Он плывет по течению вместе со всеми, не проверяя другие маршруты. Нелегко все изменить. Нелегко оставить все за спиной. Тяжело думать о папе и маме. Но это возможно. Тысячи юношей и девушек, таких, как ты, уже сделали это. Земля Израиля обязана им своим возрождением. Это болезненный процесс, но он того стоит.
Шейндл слушала ее с явным равнодушием. “Если ты хочешь убедить меня, – думает Шейндл, не выдавая своих мыслей, – то учительница Хана сделала это лучше”.
Голда напрягает мысль и вспоминает о Зиве. Вчера глаза Шейндл загорелись, когда услышала о ней.
– Ты так полюбишь мою Зиву. Она так на тебя похожа. Я думаю, она будет тебе, как сестра. Вам будет хорошо вместе. Я прямо-таки представляю, как вы будете гулять по тропинкам кибуца.
Шейндл заставляет себя успокоиться и слушать Голду. Все равно обратного пути нет. Она должна выздороветь, окрепнуть и смотреть вперед, только вперед. Но только, может быть, все-таки она напишет маме письмо.
Письмо? Голда побаивается. Что там Шейндл напишет в письме? Она советуется с Цви. Он улыбается, предлагая простое решение:
– Пусть пишет, дай ей. Рыбы все равно читать не умеют…
В первую секунду Голда не понимает, а потом улыбается. Она приносит Шейнл лист, и та сидит, нервно покусывая карандаш. Как можно утешить любящую мать за все ее горе? Есть ли вообще слова, которые способны притупить острую боль и бездну страданий? Сидит Шейндл, и строчки медленно заполняются словами и солеными каплями.
Там, где кончаются слезы, начинаются слова. Она напишет маме про Зиву. Это ведь хесед, это помощь людям, это “люби ближнего, как самого себя”. Она напишет и о Голде. Голда такая хорошая. Может быть, это маму немного успокоит. Мама есть мама, и долгими бессонными ночами ее наверняка ранят мысли, но и заботы… мамины заботы: чтобы у ребенка была еда, место спать, одежда… Она напишет маме, что есть, кто о ней заботится, что она очень скучает, и жалеет, что все так получилось. Но сейчас уже поздновато. Она будет радовать маму издалека. Она будет выполнять великую заповедь помогать ближним, она будет счастлива (с Б-жьей помощью) так же, как счастлива Голда. Как те тысячи юношей и девушек, у которых хватило смелости изменить свою жизнь. Земля Израиля будет обязана и ей своим возрождением.
Вопрос – так ли это на самом деле, Шейндл?
| ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА | СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА |
