Интервью с г-жой Мирьям Лифшиц, дочерью рава Цви и рабанит Йеудит Каплан (благословенна память праведницы)
Семья Каплан – одна из тех немногих семей, которые удостоились вернуться к традициям отцов еще в Советском Союзе и начали соблюдать заповеди Торы. Приехав в Израиль, они продолжали идти путями Творца и духовно расти.
Когда мы приехали в Израиль, мне было шесть с половиной лет. Родители начали соблюдать заповеди раньше, где-то за три с половиной года до этого.
Таким образом, Вы росли уже в религиозной семье. Как родители рассказывали вам, детям, о заповедях?
У меня было очень веселое детство. Праздники – один лучше другого! Каждый раз что-то особенное, необычное. Например, я помню, что однажды на Ту бишват (Новый год деревьев) они поставили торшер высотой в человеческий рост, развесили на нем разные орешки и фрукты, завернутые в красивую фольгу, и каждый из детей подходил и срывал один из «плодов, которыми славится Земля Израиля» (пшеница, ячмень, виноград, гранат, инжир, финики, маслины). На Суккот мама подвешивала к потолку сукки звездочки, на Пурим мы делали пуримшпиль ‑ театрализованное представление, а в Хануку даже устраивали большие вечера для евреев Риги, на которые приходило до ста двадцати человек; еще помню, как я раскрашивала пригласительные билеты. И как принесли огромный мешок картошки и готовили латкес – оладьи ‑ на всех…
Сейчас, когда у меня самой уже есть дети в том возрасте, в каком я была тогда, я думаю: как же тяжело было родителям! Тогда, будучи ребенком, я не ощущала ни напряжения, ни трудностей, а только как все было весело и здорово!
В какой-то момент, когда родители стали серьезнее соблюдать кашрут, мы перестали есть покупной хлеб. Мама пекла халы на субботу, и потом мы доедали их в течение недели.
Помню, какие вкусные десерты были на субботних трапезах… Родители были вегетарианцами (они начали это за много лет до возвращения к традициям), так что выбор был небольшой, и все равно маме удавалось готовить очень вкусные блюда. Когда они начали соблюдать заповеди, постепенно стали готовить и рыбу, а здесь, в Израиле уже и мясо, но очень понемногу; например, курица была сначала только на Песах, и лишь через несколько лет ‑ на Шабат. Так получилось, что и я, и все мои младшие братья и сестры никогда не ели некошерной еды.
Так что все, что связано с еврейством, представлялось мне чем-то радостным и веселым. Мне мешало, что нельзя рисовать в Шабат (я всегда очень любила рисовать, сейчас занимаюсь этим профессионально), а кроме этого – все было хорошо.
Как родители отвечали на вопросы детей о еврейской вере?
Мы спрашивали ‑ и они рассказывали, что знали; они и сами еще только-только учились. Например, однажды в Шабат мы пошли на детскую площадку и катались там на карусели. В какой-то момент папа сказал, что, может быть, в Шабат нельзя кружиться слишком быстро. В Риге у родителей не было никаких книг для учебы, почти никаких источников. Конечно, когда мы переехали сюда и попали в религиозную общину, начали наверстывать упущенное. Я не помню, чтобы родители учили нас, как в школе. Все было очень естественно.
Одно из самых сильных средств воспитания – личный пример. Были ли какие-то эпизоды, которые Вам запомнились и стали примером для подражания?
Я помню, что мама большое значение придавала молитве. Она постоянно молилась шахарит и минху, независимо от того, насколько была занята. Это вовсе не что-то само собой разумеющееся – ведь у мамы всегда было полно дел. Я помню, очень часто на закате она спохватывалась: «Ой, минха!»
Мама была очень трудолюбивой, всегда тяжело работала. И она была очень творческим человеком, делала все с интересом, с радостью, так, чтобы и нам было интересно и весело.
Это я переняла у нее. Она постоянно училась. Хотя она не очень хорошо знала иврит, читала серьезных комментаторов Торы: Мальбима, Гур Арье… Ей было интересно! Я все больше и больше учусь на ее примере и получаю от нее сейчас – когда ее уже нет…
До сих пор я как будто была маленькой девочкой, а теперь приближаюсь к взрослому возрасту. Случились одновременно два события: и мама ушла, и дети мои подросли, достигли возраста, когда воспитательные задачи усложняются, и я все больше учусь у нее… Например, ее радости: делать все так, чтобы запоминалось, чтобы было интересно, чтобы у детей были хорошие впечатления, одухотворенность.
Это все происходило само собой, естественным путем?
Конечно! Но, став постарше, я заметила, что она работает над этим, думает об этом. Она всегда говорила, что нужно стараться делать так, чтобы лучшие воспоминания детства у наших детей были из дома, а не «с улицы». Я помню, что у нас в салоне всегда был старый стол и пластиковые стулья, и я говорила родителям: давайте купим хорошую мебель! Но вместо того, чтобы тратиться на мебель, мы каждый год ездили в отпуск.
Например, однажды мы всей семьей поехали в Гамлу и семь часов ходили по горам; ездили в Цфат, катались на лошадях… И хотя это бывало лишь где-то раз в год ‑ было так ярко и незабываемо! Такое остается у детей на всю жизнь.
Кроме того, у мамы была особая личная связь с каждым из детей: в каком-то смысле она была не только мамой, но и подругой.
К каждому она находила какую-то уникальную «ниточку». Например, один из моих братьев очень любил учиться, был настоящий талмид хахам, и он постоянно пересказывал ей какие-то интересные комментарии ‑ находил их специально для нее. А одну из сестер в подростковом возрасте очень интересовал внешний вид, эстетика, и мама ходила вместе с ней покупать одежду, косметику и т. п. Мама специально искала такие особые подходы к каждому из детей; это не появлялось само собой. Однажды – это было не так давно, когда она уже была больна (возможно, еще сама об этом не знала), она пошла с моим младшим братом в зоопарк, только с ним одним. В обычный день, не в праздник… Конечно, такое бывало нечасто, но оставляло яркие и сильные воспоминания.
Как реагировали родители, когда вы, дети, плохо себя вели?
Мама никогда не реагировала сразу. Это очень нестандартный подход, и он наверняка требовал много душевных сил.
Лишь через какое-то время она начинала разговор о том, что случилось. Папа тоже относился к нам снисходительно и прощал даже такое, что когда я теперь вспоминаю, ‑ думаю: как он мог? Во всем, что касалось материального ущерба, он говорил: «Ничего страшного!»
Однажды я потеряла большую сумму денег, в другой раз испортила уникальный фотоаппарат… а он лишь сказал, что, мол, очень жаль, ‑ и все. Только гораздо позже я узнала от мамы, что он тогда очень сердился. Конечно, бывало, что они раздражались и сердились из-за чего-то, но потом мама всегда обсуждала это с нами.
Были ли какие-то вещи принципиальные, на которые родители реагировали серьезнее?
Обман, вранье. В остальном они были очень гибкими и многое менялось в зависимости от обстоятельств. Например, когда мы только приехали, родители требовали, чтобы в шесть вечера все дети были дома. Через какое-то время они увидели, что это невыполнимо, и установили другие рамки. Кроме того, они приучали нас к ответственности. Но, в общем, многое зависело от ситуации. Например, одна из моих сестер очень любила гулять, могла гулять часами – от нее родители требовали, чтобы она приходила домой в строго определенное время. Один из братьев в какой-то период неподобающе, нагло разговаривал – реакция была соответствующей.
На что больше всего мама обращала внимание, во что вкладывала в своем доме особенно много сил?
Если говорить о самом доме – покупала разные мелкие вещицы, даже дешевые, только чтобы все было красиво и эстетично.
Все дети посещали разные кружки – кстати, в это мама вкладывала немало средств, даже в самые трудные времена. Я помню, как в Офаким (когда мне было лет десять) я считала и пересчитывала мелкие медные монеты, чтобы набрать на баночку творога на ужин. Но, само собой разумеется, даже тогда я ходила на кружок рисования – ведь мне это так нравилось!
Вообще, были периоды, когда у нас было непросто с деньгами и многого не хватало. Я это чувствовала ‑ и думаю, что это очень строит личность человека.
Я сейчас специально делаю так, чтобы мои дети иногда чувствовали недостаток в чем-то; хочу, чтобы они научились справляться с тем, что не всегда получают в жизни все, что им хочется.
Расскажите об уважении в семье.
Одним из самых ярких образцов того, как должна выглядеть еврейская семья, было огромное уважение, с которым мама относилась к папе. Это было что-то невероятное.
На субботних трапезах никто не начинал есть раньше папы. Иногда приходилось ждать немало времени, ‑ ведь всегда были гости, ‑ пока он нарежет халу, человек на пятнадцать иногда, откусит и скажет «М-м-м!», показывая, какая она вкусная, ‑ а все сидят и ждут. После этого ему первому подают еду ‑ и так во всем. И папа, конечно же, тоже очень уважительно относился к маме и серьезнейшим образом относился к ее мнению.
От нас родители не требовали особых знаков уважения к себе, а были скорее друзьями. Точнее, они смогли найти золотую середину, чтобы быть нам и родителями, и друзьями. Однажды я написала маме что-то такое, что когда мои братья увидели, сказали, что это просто наглость. На самом деле это был мой ответ ей по теме, на которую мы беседовали до того, и я написала ей, как подруге. И мама была так рада, что повесила это письмо на стенку.
Кроме того, родители никогда не ссорились при нас. Бывало, конечно, что не соглашались в чем-то, что-то взволнованно обсуждали, ‑ но ссор не было.
Когда мы подросли и тоже стали высказываться, родители очень уважительно относились к нашим мнениям. Они были готовы выслушивать, принимать сказанное нами, а иногда даже советовались по поводу воспитания младших детей. Я даже немножко сама чувствовала себя для них мамой.
Что же касается младшего брата (следующего за мной) – мама ценила каждое его слово! Когда она умерла, я почувствовала, что потеряла не только маму, но и близкую подругу.
Как родители относились к ссорам между детьми?
Я помню, что мы с младшим братом (упомянутым выше) были хорошими друзьями, но при этом постоянно ссорились. Однажды после очередной ссоры мама сказала (совершенно спокойно): «Если вы все время ругаетесь, может быть, вам лучше не быть вместе?» Она рассадила нас по разным комнатам и сказала, что мы можем играть, делать, что хотим, ‑ но не выходить. Мы оба начали плакать, но она не уступала. Мы стали посылать друг другу записки, подарки… Это продолжалось, может быть, около часа, но мне показалось вечностью.
Еще я помню, что когда мама просила меня помочь, например, подмести, а я говорила «не хочу», она отвечала: «Ну и не надо, я сама подмету!». И тогда я уже бежала: «Нет, я!» Это ‑ пока я была маленькой. Когда я подросла и было уже много малышей, маме нужна была гораздо большая помощь, и ответ «нет» не принимался. Если сейчас надо помыть посуду – моем посуду, без фокусов! Даже если это и не самое приятное занятие в мире – делать нечего!
В заключение: постарайся определить, какова была «главная семейная линия» в воспитании.
Первое: у нас в семье осуществлялся принцип, выражаясь словами Мишлей, ‑ «воспитывай ребенка соответственно пути его». Нас было восемь, четыре брата и четыре сестры; все братья учились в разных ешивах, а сестры – в разных семинарах, каждый – в месте, которое лучше всего ему подходит. Не было никакой «накатанной дорожки»; у каждого – свой путь, у каждого родители старались развить его индивидуальные способности, то, к чему он больше всего склонен.
Я уже была достаточно большой, чтобы видеть, как это осуществляется в отношении младших братьев и сестер, как много родители об этом думают, как они ищут, что подходит каждому.
Сколько душевных сил они в это вкладывали, ‑ ничто не было здесь само собой разумеющимся! И с каким уважением они относились к каждому из детей в отдельности как к личности, а не просто как к «моему ребенку»! Я вижу, что судьбы многих детей и подростков ломаются именно из-за того, что родители пытаются втиснуть всех в один и тот же шаблон.
Например: «В нашей семье принято, что все девочки идут учиться в такую-то школу…» А что, если именно этой девочке данная школа не подходит? Нет, ее отправляют туда же, куда и других сестер, и она не может там найти себя…
Мне кажется, что для нашего поколения воспитывать детей в соответствии с их склонностями ‑ жизненно важно.
Второе: мама всегда очень старалась, чтобы мы были с ней открытыми, чтобы у нас была личная связь. Ребенок открывается только тогда, когда есть близкая связь, и это не происходит само собой. Мы вели с ней задушевные беседы ‑ нечасто, может быть, раз в месяц, но беседовали по два-три часа. Когда я вышла замуж, мы довольно редко приезжали к родителям на Шабат, но когда приезжали – могли всю ночь проговорить.
Еще один важный момент, который отметил мой муж: «У нее всегда был миллион всяких дел, но когда она разговаривала с тобой, ты чувствовал, что она с тобой на все сто процентов». И даже муж моей младшей сестры, который знал маму всего несколько месяцев, сказал после ее смерти, что вряд ли кто-нибудь еще в семье будет так ценить и уважать его, как она, – разве что жена… Это действительно очень интересно: у мамы и вправду было очень мало свободного времени, она всегда была очень занятой, не всегда была дома, чтобы выслушать нас, ‑ но когда она с кем-то разговаривала, давала собеседнику ощущение, что она с ним вся, целиком, и готова слушать его сколько угодно.
Из книги «О воспитании в еврейской традиции»
