Глава VIII
Мы продолжали вести дела с Мойше Гельмсштадтом. Но это был ненадежный человек. Такие, как он, когда держат в руках деньги – независимо от того, чьи они, – обязательно станут выдавать их за свои.
Неприятности начались, когда Гельмсштадт предъявил кассиру платежный документ с ошибкой на тысячу талеров. Кассир отказался его признать и настаивал на своей правоте, после чего Мойше Гельмсштадт подал на него в Штетинский суд, что обошлось нам в копеечку!
Затем он показал свое истинное лицо – наглый, надменный, бессовестный мошенник!
В его руках никогда не было меньше десяти-двенадцати тысяч рейхсталеров банко, но, видимо, он даже не задумывался, что деньги не его и рано или поздно надо будет выплатить их кредитору. Он мог думать только о том, что вот перед ним деньги, и о той радости, которую можно от них получить. Он купил себе великолепный кабриолет и пару самых лучших лошадей, каких только можно было достать в Штетине, нанял двух-трех лакеев и горничных и стал жить-поживать в свое удовольствие. Между тем его бизнес никогда не давал большого дохода. До приезда в Штетин он жил, как я уже говорила, в Берлине, откуда был вынужден уехать из-за своих долгов и двойной игры. А когда деньги нашего доброго Хаима Гамельна оказались в руках этого надутого индюка, он уже не мог удержаться.
Несомненно, он сказал себе: «Теперь-то я покажу этим мерзавцам в Берлине, кем я стал!».
Итак, он садится в свою карету, запряженную четверкой лошадей, берет 2 или 3 тысячи талеров в дриттелях и сообщает нам, что намерен обменять дриттели на дукаты в Берлине и позднее переведет эти дукаты почтой. В такой процедуре не было ничего необычного: на обмене можно было заработать один процент прибыли, и, кроме того, отправка дукатов обходилась дешевле отправки дриттелей, следовательно пока еще все было хорошо!
Но когда Мойше Гельмсштадт прибыл в Берлин, ему захотелось позвенеть монетами, лежавшими в кармане: известно, что глупость плюс деньги всегда производят шум. Однако у его кредиторов как евреев, так и неевреев, был хороший слух, и они засадили нашего реб Мойше в тюрьму. Словом, покинуть город он мог только после уплаты 1800 рейхсталеров и, конечно, из денег Хаима Гамельна!
Вернувшись в Штетин, он не прислал доброму Хаиму Гамельну ни дукатов, ни дриттелей. На тот момент он выудил у нас более 12 тысяч рейхсталеров банко.
В конце концов мы получили от него 2 тысячи рейхсталеров. Он написал нам письмо, в котором просил прислать новый запас серебра: монетный двор-де простаивает – не из чего чеканить деньги!
Хотя сыну моему Натану вся эта история была не по нутру, он не посмел уведомить нас об этом, потому что все его письма перлюстрировались. Однако через знакомых купцов он передал, что просит отца как можно скорее приехать в Штетин.
Случилось так, что Исохар Коэн только что вернулся из Курляндии. Мне следовало бы рассказать историю Исохара гораздо раньше, поскольку он служил у нас более десяти лет, однако я поведаю ее позже особенно потому, что надо будет нарисовать его портрет. А для моего повествования, сейчас я это сделаю или позже, – неважно!
Как бы то ни было, муж сказал Исохару Коэну: «Вы должны поехать со мной в Штетин: посмотрим собственными глазами, каково положение вещей».
Итак, они поехали в Штетин и попытались предъявить счет Мойше Гельмсштадту.
Но Мойше всячески оттягивал встречу с ними и попытался отделаться от мужа, отдав ему немного золота и жемчуга, а также разные векселя на Гамбургский банк. Муж не захотел ждать дольше и потребовал, чтобы Мойше Гельмсштадт показал свои отчеты. Согласно подсчетам не хватало 5 500 рейхсталеров. Можете себе представить, как вытянулось лицо моего мужа. Тогда Мойше Гельмсштадт сказал ему: «Братец, я ясно вижу, что вам не по вкусу такая отчетность, и я вас не осуждаю. Я совершил ошибку, когда вложил ваши деньги в дело. Но не беспокойтесь, вы получите вексель на эту сумму и меньше чем через полтора года получите все сполна. Пойдемте со мной в комнату, где я молюсь».
Он повел мужа наверх в маленькую молельню, что имелась в его доме. Там вытащил святые свитки Закона (Торы) из ковчежца и, держа их в руке, поклялся каждой святой буквой в этих свитках, что все векселя будут оплачены в срок. Он поклялся, что у него есть средства, – просто деньги сейчас вложены в дело. Получив же деньги, мой муж будет вполне удовлетворен и захочет работать с ним и впредь.
Он твердил эти фальшивые заверения, на перечисление которых не стоит тратить бумагу.
Хотя муж был страшно возмущен, а Исохар Коэн кипел от бешенства, будучи настроен прибегнуть к силе и подать на мерзавца в суд, мужу казалось бессмысленным обращаться в Штетинский суд, потому что Швеция пользовалась дурной славой.
Удрученный, муж вернулся домой со своими векселями и сообщил мне печальную весть. Он предпочел бы ничего не рассказывать, но ведь никогда в жизни он ничего от меня не скрывал.
В то время я была беременна Лейбом. Можете себе представить наше горе. За две недели до того мы потеряли 1500 талеров из-за банкротства в Праге, еще 100 талеров в Гамбурге украл у нас купец. Сын Натан был обручен, и должна была состояться через полгода свадьба, на приготовления было уже потрачено свыше 3000 рейхсталеров. Короче говоря, мы подсчитали, что за год потеряли свыше 22000 рейхсталеров банко. При всем том мы были еще молоды, и в нашем доме было полно детей, да помилует их Б-г. Приходилось терпеть все молча, чтобы поддержать свою репутацию.
Я заболела от расстройства, хотя официально объясняла свою болезнь беременностью. Однако нутро мое жгло, словно огнем. Мы с мужем утешали друг друга как могли.
Приближалась Франкфуртская ярмарка, и, как обычно, мужу предстояло ехать туда в одиночку. В четверг утром он прибыл из Штетина, а на другой день выехал во Франкфурт. Он покидал меня с тяжелым сердцем.
Перед его отъездом я попросила Исохара Коэна ради всего святого отправиться вместе с ним. Муж так был расстроен, что мне не хотелось отпускать его одного. Но с присущей ему вредностью Исохар Коэн отказался сопровождать его, если только муж не пообещает ему двух процентов от всего, что купит или продаст. Что делать? Выхода не было! Пришлось уступить требованиям Исохара.
Муж умолял меня не думать о нашем несчастье. Я обещала ему забыть обо всем, в свою очередь муж обещал мне сделать то же.
Могу сообщить вам, что вместо обещанных Мойше Гельмсштадтом векселей мы получили гроши. Был оплачен лишь один вексель. Что касается остальных, Гельмсштадт не признал своей подписи, и эта история обошлась нам еще в несколько сот талеров.
В пятницу муж приехал в Харбург, а в субботу вечером выехал далее в почтовой карете. Из Харбурга я получила его длинное письмо с утешениями. Он писал, чтобы я не терзала себя и Б-г поможет нам вернуть свое состояние на других операциях.
Так потом и вышло! Никогда в жизни муж не заключал столько сделок, как на этой Франкфуртской ярмарке. Наши прибыли составили несколько тысяч талеров – и всё благодаря Всевышнему, который не лишил нас милости и благодати и у которого всегда есть бальзам для каждой раны.
Оставшись дома, я думала, что никого нет в мире несчастнее меня, забыв старую поговорку «Весь мир полон стонов, но каждый считает, что стонет именно он».
Шел философ как-то по улице. Встретился ему старый друг. Он спросил друга, как идут дела? Тот отвечал: «Плохо! Столько горестей, как у меня, нет ни у кого в мире». На это философ сказал: «Приятель, давай поднимемся на крышу моего дома. Я покажу тебе весь город и расскажу, сколько горестей и неприятностей скрывается под каждой крышей. И тогда, если захочешь, можешь бросить свою горесть в общую чашу и в обмен вытащить любую другую. Может быть, ты найдешь такую, которая будет больше по душе».
Оба поднялись на крышу, и философ поведал своему другу о печали, что омрачала жизнь каждого из домов. Потом он предложил: «Теперь сделай так, как я тебе говорил». Но друг ответил: «Действительно, я вижу, что в каждом доме скрывается не меньше, если не больше бед, чем у меня. Уж лучше мне держаться за свою беду». Каждому свойственно думать, что его бремя – самое тяжкое. Отсюда следует, что нет ничего лучше терпения.
