Поезд мчал меня в неизвестность, увлекая мерным стуком колес, нашептывая сладкую мелодию странствий. Я почти задремал, прижавшись к оконному стеклу, за которым мелькали сверкающие блики, менялись ландшафты, люди, страны. Изменения эти были сродни нумизматике. Монеты рассказывают о периодах истории не менее красноречиво, чем иные летописи. По ним можно узнать о грозных правителях, разрушенных городах, расцвете и крахе. Империи рождались и умирали, оставляя чеканный профиль на слитке металла.
Коллекционированием я увлекся еще в детстве. Все началось с красивых серебряных монеток, которые хранились у моего отца – сдержанного, замкнутого человека. Он не поощрял моих интересов, хотя и не отвергал их. Однажды – я хорошо запомнил этот день, – придя домой, я не нашел ни одной монеты. Не было и отца. Не нужно было быть провидцем, чтобы обнаружить связь между этими исчезновениями. Я был потрясен! Помню, как мама пыталась успокоить меня, говорила, что эти монеты принадлежат отцу, он взял их по праву, монеты необходимы отцу для важного дела, он скоро вернется и все объяснит…
Когда отец вернулся, я принципиально не стал разговаривать с ним. А вскоре и вовсе, уехал из дома. Почему мне вспомнилось все это? Может быть, из-за размеренной, убаюкивающей поступи поезда?
Теплело. За окном пробегали луга, пестрели цветы, пробивались солнечные лучи. Весь мир словно двигался в одном танце, танце дорог. Я вздохнул. Настал редкий, долгожданный миг гармонии… В этот момент кто-то постучал в дверь купе. Я недовольно поморщился. Всегда так! Не было еще случая в жизни, чтобы я мог насладиться тишиной и покоем вдоволь. Всегда найдется кто-то, кто разобьет твои мечты, разрушит воздушные замки, рывком снимет «розовые очки» с твоего носа. Проза жизни!
Заказывая билет, я учитывал все возможные варианты грубого вмешательства в мою жизнь, и пытался исключить их. Я приобрел самый дорогой билет в купе без попутчиков, дизайн которого соответствовал моему тонкому вкусу и эстетическому чувству. Столько усилий финансовых и моральных было затрачено не потому, что я избегал общения с людьми (хотя, вполне возможно, среди причин моей досады можно было указать и эту), а потому, что я просто хотел побыть наедине с самим собой. Я жаждал одиночества, как путник в пустыне жаждет воды! И вот – пожалуйста!
Я открыл дверь не сразу, давая понять тем, кто за ней стоит, что они помешали мне. Маленькая, но приятная месть. За дверью оказался проводник, а рядом с ним – мужчина средних лет в нелепой шляпе и немодных туфлях. Все это я отметил про себя молниеносно, однако лицо мое ничего не выражало. Я являл собой настоящий образец ледяной вежливости:
– Что Вам угодно?
– Простите, пожалуйста, – заговорил проводник, – я пытался убедить этого джентльмена не беспокоить Вас, но он очень настаивал, и мне пришлось согласиться.
Проводник произнес все это довольно выразительно, используя определенного рода мимику, которая наглядно давала понять, что он, проводник, ни в чем не виноват, он лишь вынужден был согласиться на уговоры какого-то сумасбродного господина.
– Я Вас слушаю! – тон, с которым я произнес эту фразу, был эмоционально нейтральным, но доброжелательным назвать его было сложно.
Человек в шляпе слегка поклонился и, приблизившись, представился:
– Шварц. Ицхак Шварц!
Мое лицо по-прежнему не выражало признаков радости, и человек вынужден был продолжить:
– Я – Шварц! Ицхак Шварц! Сын бакалейщика Шварца, у которого ваша семья покупала продукты в Варшаве. Помните, на углу, рядом с аптекой?
Скажу вам откровенно, меня нелегко шокировать. И все же, признаюсь, я был шокирован! Моя семья выехала из Варшавы, когда мне было два года. Помнить бакалейщика Шварца, его магазинчик, и аптеку на углу я никак не мог. Но выгнать наглеца в шею мне не позволяло чувство порядочности, внутренняя интеллигентность. И посему, обращаясь в основном к проводнику, подчеркивая тем самым, что говорить с господином в шляпе мне не о чем, я осведомился с немалой долей иронии:
– Собственно, по какому случаю, меня отрывают от важных дел?
Проводник окинул Ицхака Шварца недобрым взглядом, в котором читалось презрение и угроза. Еще бы! Этот человек, видимо, долго и нудно уговаривал мягкого, добросердечного проводника на подобную аферу, и вот…
Мне стало неприятно. И не потому, что я – Айзек Квин – еврей, как и этот назойливый господин Ицхак Шварц, а потому, что не мог я спокойно смотреть на унижение человека. Жалко мне почему-то стало Ицхака Шварца, и я, пытаясь не уронить достоинства, спросил:
– Куда направляется уважаемый господин, есть ли у него место в купе?
При этом я старался быть вежливым, словом, сменил гнев на милость. Испуганный моим поведением проводник ответил, что господин Шварц едет в вагоне второго класса (не удержался, чтобы не подчеркнуть разницу в социальном положении, что меня неожиданно покоробило) и пункт назначения господина Шварца – город Люцерн, куда мы прибываем через один час двадцать минут. Последняя фраза меня порадовала.
Я быстро подсчитал, что в обществе нудного и наверняка малообеспеченного господина Шварца мне придется провести не более одного часа, и торжественно провозгласил, что приглашаю господина Шварца остаток пути быть моим гостем. Каков я, а?! Не буду скрывать, я был горд собой. Пока небольшой скарб Ицхака Шварца перекочевывал из купе в купе, прошло еще десять минут, а тут пожаловал и заказанный мною обед.
Официант принес приставной столик с напитками, ажурную салфетку, меню с выбором напитков. Я, не без удовольствия, отметил про себя, что господин Шварц, безусловно, соблюдает правила кашерной пищи, так что угощать мне его не придется, а ему, в связи с этим, не придется неловко себя чувствовать. Сам я никогда не вел религиозный образ жизни, несмотря на то, что мои родители были соблюдающими евреями. Потерял я их рано, всего в жизни добился сам, никогда не чувствовал себя никому обязанным, и ни от кого ничего не ждал! Приступив к обеду, я обнаружил, что Ицхак Шварц внимательно смотрит на меня, просто пожирает глазами и при этом ни тени неприязни, злости, зависти и прочих недобрых чувств на лице его не читалось. Напротив, господин Ицхак Шварц искренне улыбался, словно встретил старого друга или, по крайней мере, близкого родственника.
– Что ж, – сказал я, вытерев губы салфеткой, – думаю, настало время выяснить, что привело Вас сюда.
– Прежде всего, смею просить у Вас прощения за столь неожиданное вторжение! Я позволил себе помешать Вашим занятиям (он довольно изящно подчеркнул слово «занятиям», давая понять, что прекрасно знает, чем помешал мне заниматься) лишь по той причине, что не мог совладать с собой, узнав, что Вы находитесь со мной в одном поезде.
Я усмехнулся. Ну и ну! Что позволяет себе этот сын бакалейщика: «Со мной в одном поезде»!
– Дело в том, что вот уже тридцать лет я разыскиваю Вашу семью, чтобы вернуть долг. Тридцать лет розысков, расспросов, поисков через организации, которые обещают помощь в этих вопросах, и все безрезультатно! И вот… – Ицхак Шварц поднял глаза наверх, показывая, что с Небес пришла помощь, – и вот, слава Б-гу, я вижу Вас – Айзек Квин, урожденный мой тезка – Ицхак, Ицхак бен Шмуэль Коэн!
Я замер! Сказать, что сердце колотилось у меня в груди, грозя выскочить наружу, – это не сказать ничего! Дышать стало тяжело. Все то, что я, с одной стороны, так ненавидел и старался забыть, а с другой стороны, бережно хранил в глубинах души, вдруг вырвалось на белый свет, да еще и предстало в лице немолодого и неприятного на вид ортодоксального еврея.
– Продолжайте! – только и смог я вымолвить непослушными губами. И Ицхак Шварц продолжал…
– Еще раз прошу прощения за свою несдержанность. Действительно, глупо было предположить, что Вы вспомните Варшаву, из которой были вывезены совсем ребенком, и бакалейщика Шварца. Не знаю почему, но мне казалось, что отец рассказал Вам обо всем. А если нет, то позвольте мне сделать это.
Некоторое время евреям в Варшаве жилось довольно неплохо. Размеренный образ жизни, основные профессии, которые принято считать еврейскими, связи с общинами других стран – все это давало возможность соблюдать законы и традиции, воспитывать детей, внуков, надеяться на спокойную старость. Но грянула война, и все изменилось. Болезни, нищета, голод, смерть, казалось, соревновались между собой в количестве и качестве. Ваш отец, уважаемый Айзек, был потрясающе честным человеком. Его уважали все жители Варшавы – и евреи, и неевреи.
Для каждого, кто приходил в дом Когана (так именовали Вашу семью в Варшаве), находилось доброе слово раби Шмуэля и вкусные пироги вашей матушки Фанни. Много раз, когда случались споры между соседями или в семьях, шли к раби Шмуэлю, зная его мудрость и честность. Рассказываю я все это не для того, чтобы подтверждать очевидные истины, а для того, чтобы объяснить, каким образом я оказался Вашим должником. Дело в том, что я – Ицхак Шварц – первенец в нашей когда-то большой семье. Думаю, для Вас не является новостью информация о том, что каждого первенца в еврейской семье следует выкупить, согласно закону Торы?
Я сдержанно кивнул головой, судорожно пытаясь вспомнить детали этого обряда. Видимо, мой собеседник заметил некое замешательство или другие признаки, выдающие мою безграмотность в области еврейского образа жизни, поскольку тотчас же пояснил:
– Хочу просто напомнить, что указание о «выкупе первенца» содержится в Торе, а точнее, во второй книге Торы – «Шмот», в главе тринадцатой. Согласно написанному там, каждому еврею, если он не является коэном или леви, предписано выкупить своего сына-первенца у коэна – посланца Вс-вышнего за пять серебряных шекелей. В наше время принято выкупать серебром или другими ценными предметами, отдавая их коэну в качестве «платы» за малыша.
Ну вот, – продолжал Ицхак Шварц, – когда я родился, выкупать меня принесли к Вашему отцу, заплатив монетой достоинством в десять злотых, отчеканенной в 1830 году на Варшавском монетном дворе. Уникальная эта монета представляет собой большую ценность в мире антиквариата. Каким образом монета попала в нашу семью, не знаю, но хранили ее, как зеницу ока, понимая, сколько может стоить такая вещица.
Сама церемония выкупа первенца мне не запомнилось, – хитро прищурившись, сказал Ицхак, – поскольку от роду мне было всего тридцать дней. А вот момент, когда Ваш отец принес редкую монету назад, я помню довольно хорошо. Семья наша обеднела, дела шли плохо. Не только мяса, но и молока мы не видели. Жизни четверых детей из нашей семьи унесла эпидемия «испанки», остались только я и младшая сестра Рохель. Вскоре и ее не стало. Это были трудные времена для всех. Ваши родители, уважаемый Айзек, успели уехать из Польши еще до войны, поэтому вряд ли Вы знаете, что здесь происходило.
Но однажды, когда голод достиг своего апогея, в Варшаве вдруг появился Ваш отец. Я помню, как какой-то стройный и высокий человек с седой бородой на красивом лице вошел к нам в дом, поздоровался с мамой, пожал руку отцу и мне, глазами поискал остальных детей, а когда понял, что больше и искать некого, сдержанно сказал отцу:
«Простите, реб Шулем! Простите меня за то, что не могу заплакать. Не знаю, что творится со мной в последнее время, – хочу плакать, да не могу! Столько горя кругом, столько бед. Слезы, как видно, слишком глубоко во мне, никак не могут пролиться! Простите меня!». С этими словами Ваш отец встал, достал из кармана какую-то вещь и передал отцу. «Вот, – сказал он, – монета, которой Вы, реб Шулем, выкупали у меня своего Ицхака. Возьмите ее, купите мальчику все необходимое, возьмите, прошу Вас, реб Шулем!»
Отец стоял потрясенный, не в силах вымолвить ни слова. Как же так? Не принято было забирать назад монету, которой выкупали первенца. Как же можно назад теперь ее забрать? Словно услышав немой вопрос отца, раби Шмуэль произнес: «Можно! Еще как можно, реб Шулем! Первенцев выкупают, чтобы они жили, а не умирали! А я, со своей стороны, буду молить Вс-вышнего, чтобы вернул Он в ваш дом прежнее изобилие, а мне вернул возможность плакать, ощущать боль братьев своих!»
С этими словами раби Шмуэль покинул наш дом. Позже мы узнали, что Ваш отец в этот день обошел всех евреев города, возвращая, или просто даря дорогие монеты, деньги, одежду, еду. В тот же день, правда, ближе к вечеру, случилось еще одно событие – отцу выплатили компенсацию на фабрике, где он прежде работал, а мама получила от пани Марины заказ на пошив платья. В наш дом, словно по волшебству, возвращался свет, тепло, жизнь!
Хорошо помню, как на семейном совете, где я тоже участвовал как старший и уже единственный сын, было решено хранить счастливую монету и, по возможности, возвратить ее владельцу – раби Шмуэлю. Возможность эта так и не представилась, поскольку отец Ваш уехал из Варшавы на следующий день в неизвестном направлении. С тех пор искал я, друг мой, следы Вашего отца, чудесной души человека, его близких. И вот, нашел!
Сказав это, Ицхак Шварц положил на стол серебряную монету.
– Возьмите ее, реб Айзек. Вы – потомок коэнов, Вам, по праву, установленному самой Торой, дана уникальная возможность и задача – выкупать первенцев еврейского народа. Пусть же никогда не прервется традиция, хранящая жизни сотен поколений.
Поезд подъезжал к Люцерне. Я не мог поднять глаза, чтобы посмотреть на моего попутчика. Стыд охватил меня. Я – потомок коэнов? Я – продолжатель традиции, которая хранит жизни сотен поколений?
– Дорогой Айзек! Скажите, могу ли я задать Вам один, возможно, нетактичный вопрос?
Я кивнул.
– Помните ли Вы, чтобы Ваш отец когда-нибудь плакал?
Не знаю, что произошло со мной в эту минуту. Глаза мои наполнились слезами, словно реки, текущие в океан. Я вспомнил, а точнее, даже увидел фигуру отца, высокого, стройного человека, увидел, как он, сгорбленный, сидит на низком стуле и рыдает! Было это летом, кажется в августе месяце, как раз, когда отец вернулся неизвестно откуда, и я решил с ним не разговаривать, обидевшись на отсутствие монеток в моей коллекции. Все же я был потрясен увиденным и испуган. Мама тогда прошептала мне: «Не пугайся, сынок, не бойся, папа плачет от счастья». А потом добавила про себя: «От счастья, что способен плакать!»
Поезд замедлял ход, а я все еще сидел, изо всех сил сдерживая потоки слез – слез стыда, слез воспоминаний, чудесных слез неравнодушия, которое, судя по всему, передалось мне все же от родителей, благословенна их память.
Ицхак Шварц поклонился, давая понять, что получил ответ на свой вопрос, а я, отчаянно стараясь сосредоточиться на главном, спросил:
– Как и где я могу Вас теперь найти, уважаемый раби Ицхак?
Мой «случайный» попутчик широко и немного лукаво улыбнулся:
– Неужели Вы хотели бы продолжить наше с Вами знакомство?
Я улыбнулся ему в ответ и кивнул.
– Ну что ж, найти меня не составит труда. Вот уже много лет я руковожу ешивой в Цюрихе, а сейчас направляюсь в Люцерн читать студентам университета лекцию о смысле заповедей, в частности, заповеди выкупа первенца. Хотите поучаствовать в качестве наглядного примера?
…Выходя на перрон, я крепко сжимал в ладони гладкую монетку, которая лежала в правом кармане моего пальто.
