Прозвенел звонок с последнего урока. Через несколько минут класс уже был пуст, и только я остался, чтобы закончить то, что не успел на уроке Гемары. Еще три строчки, и я быстро сложил все книги и тетрадки в шкаф и направился к двери класса. В этот момент в класс зашли двое, и у меня рот открылся от изумления: это были директор хедера и знакомый всем ученикам миллионер Гершл Брахфман, на чьи пожертвования и был построен наш хедер, названный в память его отца «Благословение Мордехая».
Я ужасно смутился, но все же подошел к миллионеру и протянул ему дрожащую руку. Тот тепло пожал ее и спросил, как меня зовут. Я пробормотал в ответ: «Давид Фальк», – и снова повернулся, чтобы выйти, но господин Брахфман остановил меня:
– Ты не мог бы мне помочь?
Я удивился – такому богачу нужна моя помощь? Может, это шутка?
Однако господин Брахфман указал на шкаф с книгами и спросил:
– Можешь мне помочь навести здесь порядок?
Я покраснел. Книги и тетради были навалены в беспорядке, запихнуты на полки второпях. Я сам несколько минут назад, закончив работу, засунул свои книги в первое попавшееся место. Честно говоря, прежде я никогда не задумывался о том, как шкаф выглядит. Скрытый упрек гостя был, мягко говоря, не очень приятным.
– Я все уберу! – извинился я. Господин Брахфман подошел к шкафу, и директор сказал: «Ничего страшного. Давид сам все уберет». Он тоже был смущен, и я его понимаю. Наш шкаф, как и во многих других классах – это не то зрелище, которое стоит показывать спонсорам.
А знаменитый миллионер, похоже, забыл о своем положении. Он подошел к шкафу и стал вытаскивать из него книги. Разумеется, и директор, и я сразу же присоединились к нему. Мы стали втроем раскладывать книги: Гемару – отдельно, Пятикнижия – отдельно, книжки и тетради по математике – совсем в другую стопку. Гость командовал, напоминая нам, что если мы будем складывать книги горизонтально, то нужно класть их в порядке важности: Пятикнижия должны быть на самом верху, под ними – Пророки, еще ниже – Писания и т.п. К святым книгам нужно проявлять особое уважение.
Работа кипела, но ни я, ни директор не могли понять, почему господин Брахфман решил заняться именно этим. Он же, увидев наше смущение и недоумение, решил поделиться с нами:
– За вашу помощь я расскажу вам историю. Я хочу, чтобы завтра Давид рассказал ее всем ученикам хедера, и это станет началом большого мероприятия.
Он достал из кармана несколько крупных банкнот:
– Это – на призы!
Директор поблагодарил его от всей души. Стало ясно, что за вниманием к святым книгам скрывается что-то особенное.
– До войны мой отец жил в маленьком городке рядом с Берлином. Он был служкой в синагоге. Его работой было аккуратно расставлять столы и стулья, раскладывать пироги для кидуша субботним утром, и, конечно же, заботиться о святых книгах: расставлять их по местам, заклеивать порванные страницы, класть в генизу те, которые уже невозможно починить, и так далее. [Нужно заметить, что любую печатную продукцию, содержащую слова Торы, выбрасывать нельзя. Все старые святые книги, журналы и т.п. кладут в особое место – генизу, а потом хоронят в земле – прим. пер.]
Наутро после печально известной Хрустальной ночи отец вышел из дома в большом страхе. Улицы были полны осколками стекла: это были остатки окон синагог и еврейских магазинов, разбитых разъяренной толпой нацистов и их пособников. В ту ночь многие свитки Торы и другие святые книги был сожжены. Никто не знал, что его ждет завтра. Отец пришел в свою любимую синагогу и в ужасе огляделся: на полу валялись останки сожженных и изорванных книг. Отец взял мешок и с болью и благоговением начал наполнять его святыми страницами. Он собрал все, что увидел, и понес в генизу. На улице он заметил еще сотни листков из других синагог, несомых безжалостным ветром. Отец собирал все, что попадалось ему на пути, и шел дальше.
В последующие дни он не переставал работать: собирал все полусожженные, истоптанные и опозоренные листки еврейских книг, целовал их, как целуют любимого ребенка, и клал в мешки. Молитвенники, залитые слезами праведных еврейских матерей, падали на страницы Гемары, где рассказывалось о великих мудрецах, пожертвовавших своей жизнью ради Торы… Тетради знатоков Торы с записанными в них замечательными открытиями оказывались рядом с тетрадками учеников хедера, в которых было старательно выведено: «А еврей Авраам был по другую сторону от всего мира…» Поруганные свитки Торы, Пророков и Писаний бережно сворачивались и аккуратно помещались в мешки… Наполнив их, отец шел, со слезами на глазах рыл ямы и хоронил книги согласно Закону. А потом возвращался с пустыми мешками и продолжал… Вокруг него сновали нацисты, но его не трогали. Они издевательски смеялись над ним, направляли на него оружие, но в итоге не причинили вреда. Отец явственно видел, что его хранят Свыше в заслугу того, что он старался спасти святые книги от уничтожения и от позора. Он пережил всю войну. Позже он не раз рассказывал нам о своем чудесном спасении.
Реб Гершл перевел дыхание и продолжал:
– Через много лет, когда часть нацистских архивов была открыта для широкой публики, мой друг, реб Менахем Гермес, вдохновенный исследователь истории евреев в Европе, пошел туда. Мы ожидали, что потом он наверняка расскажет нам что-то интересное.
Однако, когда он вернулся, на его лице было совершенно не поддающееся определению выражение. Он был то ли шокирован, то ли удивлен, то ли потрясен…
– Гершл, – обратился ко мне Менахем, – позови своего папу, пожалуйста.
Когда отец пришел, Менахем долго молчал, собираясь с духом. Потом он попросил отца еще раз рассказать о своем спасении во время войны – историю, которую он, как мой друг детства, слышал не раз. После этого он решился:
– Знаете, реб Мотл, Вы упомянуты в немецком архиве.
– Я?!
Отец, конечно же, очень удивился. Чем это он «заслужил» быть упомянутым немцами?
– Среди документов, которые я читал, был список имен психически больных евреев, которых было решено оставить в качестве «музейных экспонатов». В списке я нашел Ваше имя, реб Мотл! Там было сказано, что Вы постоянно бродите по улицам, собираете все грязные бумажки и целуете их. Набрав груды таких бумаг, Вы потом закапываете их в землю. В документе подчеркивалось, что речь идет о человеке, сумасшествие которого настолько явно, что он подходит под необходимые критерии…»
Реб Гершл замолчал. В уголках его глаз сверкали слезы. Но и мои глаза, и глаза директора не остались сухими. Однако теперь мы не чувствовали смущения и стыда – ведь книжный шкаф был аккуратным и отражал настоящее уважение к святым книгам. Мы знали, что теперь он останется таким навсегда – напоминанием о том, что по-настоящему хранит еврейский народ.
Молчание нарушил школьный звонок. Мы не могли не улыбнуться, когда класс наполнился мелодией детских голосов…
Перевод – Л. Шухман.
