««Теперь вы выглядите как уважаемый ученый, — подшучивала она. — Конечно, вы недостаточно стары, у вас нет бороды и волосы у вас не седые, но для иностранца наши люди сделают скидку. — Тут она заговорила всерьез. — Не забывайте, что вы профессор, у которого учится сын или дочь нужного вам человека. Вы хотите всего лишь обменять свои груши на его яблоки.»»
СПУСТЯ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ, оставив девочку на попечении Мей-Мей, мы с Барбарой отправились в Центральный суд в Тайпее. В моем кожаном портфеле были аккуратно уложены все необходимые документы — сертификат о рождении, копия газетного объявления о розыске родственников ребенка, найденного на вокзале, и справка об освобождении из приюта. Я был вдохновлен успехами, которых мы достигли в борьбе с бюрократической машиной.
«Как только мы покончим с сегодняшними делами в суде, — уверял я Барбару, — нам останется всего лишь получить визу в американском посольстве, и тогда все в порядке — мы сможем выехать в конце июня.»
В отличие от правительственной Службы Регистрации, Центральный суд располагался во внушительного вида каменном здании. Из приемной нас направили по длинному коридору в очень маленькую комнатку, в стороне от главного зала, где секретарь, сортировавший какие-то бумаги, попросил нас присесть и подождать. Комната постепенно заполнялась ожидающими. Затем появился внушительного вида человек, судя по внешности — сам судья. Будучи уверены, что
все наши документы в порядке, мы спокойно ожидали, пока он рассмотрит наше дело и объявит о своем официальном одобрении.
Судья склонился над бумагами и начал придирчиво изучать каждую из них, потом внезапно оторвался от бумаг и, не сгибаясь, чопорно встал с кресла. Голос его прозвучал неожиданно сухо:
«Я отказываюсь одобрить это удочерение. Оно не соответствует требованиям закона.»
Выпрямившись во весь рост и не глядя по сторонам, он прошествовал к выходу. Секретарь последовал за ним. Комнатка, которая секунду назад была заполнена людьми и казалась такой оживленной, внезапно опустела. Наступила тишина.
Совершенно ошеломленные, мы не могли подняться со скамьи.
Спустя несколько минут секретарь вернулся.
«В чем дело? — взволнованно спросила Барбара. — Что случилось?»
«Судья не хочет связываться с достопочтенным Вэнем, — объяснил секретарь. — Это ненадежный человек с дурной репутацией. Судья знает его по предыдущим делам. Судья не хочет иметь с ним ничего общего. Судья очень рассердился, когда увидел его подпись на справке. Поэтому он и покинул судейскую комнату.»
«Но что же нам теперь делать?»
«Вы должны обратиться в другой приют, числящийся в официально одобренном списке, в который не входит приют достопочтенного Вэня. Вы должны представить судье справку из такого приюта.»
«Но ведь ребенок уже у нас!» — воскликнула Барбара.
«Этот вопрос вы должны решить с руководством приюта, — ответил секретарь. — Они могут потребовать, чтобы вы вернули им ребенка на то время, пока будет рассматриваться ваша просьба об удочерении.»
С этими словами он поклонился, давая понять, что разговор окончен.
Мы покинули судейскую комнату и в полном отчаянии побрели по длинному каменному коридору.
И ВОТ Я СНОВА оказался на главном вокзале, в хорошо знакомом полицейском участке, на этот раз вместе с огорченной и расстроенной женой. Мне и самому было трудно сдержать раздражение, обращаясь к лейтенанту Ли.
«Как это получилось? — гневно допытывался я. — Как могла девочка попасть в приют достопочтенного Вэня, если он не зарегистрирован? В Центральном суде вообще отказались рассматривать наше дело, поскольку у Вэня слишком дурная репутация.»
Ли ерзал на стуле. Ему было явно не по себе, но я не давал ему спуска:
«Ребенок был найден на вокзале, то есть на территории, за которую отвечаете вы. Она входит в ваш участок. Обнаружив девочку, я немедленно передал ее вашим людям. Каким же образом она оказалась на улице Чунг Хуа, в незарегистрированном приюте, руководитель которого занимается незаконной продажей детей?!»
Ли открыл ящик письменного стола, достал оттуда небольшую визитную карточку и молча протянул мне. На карточке было написано: «Сироты, нуждающиеся в присмотре, могут получить приют в нашей церкви. Доставившие детей получат вознаграждение.»
«Такие карточки Вэнь оставляет во всех местах, где обычно находят подброшенных детей — на автобусных остановках, на вокзале, на рынке и в парках. Таким способом, в основном, он и заполучает детей для своего приюта. Людям, которые приносят ему подброшенных детей, он платит небольшое вознаграждение, зато с тех, кто хочет взять из приюта приемного ребенка, требует высокую плату. Полицейский, который передал найденную вами девочку в этот приют, уже наказан. Вы обещали Вэню какие-то деньги за нее?»
«К сожалению, да. Он предложил мне “пожертвовать” на его церковь. Я обещал ему двести двадцать пять долларов. Пока что я дал только двадцать пять, но он требует остальное.»
«Не давайте ему больше ни цента, — твердо посоветовал лейтенант. — Отдел социальных услуг уже занялся вашим делом. К сожалению, там, где замешаны иностранцы, все очень усложняется.»
«Но что же будет с нами? Что нам делать?»
«Я помогу вам всем, чем только смогу, — ответил Ли, ободряюще улыбаясь. — Если вы сможете завтра в три часа приехать сюда вместе с ребенком, я отвезу вас в главный государственный приют. Быть может, они согласятся прямо на месте выдать вам требуемый сертификат.»
«А если они не согласятся?» — спросил я.
Ли убрал карточку достопочтенного Вэня в ящик письменного стола и отвел взгляд в сторону.
ДИРЕКТРИСА ГОСУДАРСТВЕННОГО ПРИЮТА оказалась неприветливой средних лет женщиной в мрачном черном одеянии, обычном для китаянок ее возраста.
Хотя она была, по-видимому, предупреждена о нашем визите, ее приветствие было таким же чопорным и холодным, как и ее наряд. Ли представил нас, произнеся наши имена на китайский лад — Хсу Бай-Лань и Хсу Хуа-Пень (Хсу — самый близкий из возможных в китайском язуке звуковой эквивалент первой части фамилии Шварцбаум и одновременно — распространенная китайская фамилия. Бай-Лань означает «белая орхидея», а Хуа-Пень — «друг Китая». Хсу Хуа-Пень можно перевести как «он обещает стать другом Китая»). Затем он кратко изложил цель нашего прихода.
«Давно ли вы задумали взять приемного ребенка?»— сухо спросила директриса.
Барбара сказала, что мы не раз думали об этом, и перед отъездом из Штатов даже наводили соответствующие справки. Тогда нам сказали, что срок ожидания составляет от двух до четырех лет, но и после этого нет уверенности, что просьба будет удовлетворена. «Я всегда надеялась, что рано или поздно у нас будет собственный ребенок», — добавила она.
«Понятно, — сказала директриса. — А возможность взять приемного китайского ребенка вы когда-нибудь обдумывали?»
«Да, мы раз или два обсуждали такой вариант…» — начал я.
«Тем не менее вы ни разу не обратились в зарегистрированный приют, — перебила меня директриса. — Вместо этого вы связались с человеком, который позорит нашу профессию.»
«Я надеюсь, вы понимаете, что всему виной непредвиденные обстоятельства, не так ли? — вспыхнул я. Эта женщина вела себя исключительно агрессивно. — Не я, а другие люди доставили найденного мною ребенка к достопочтенному Вэ-ню. Не мы выбрали его приют. Нам бы хотелось, чтобы ребенок числился выпущенным из вашего приюта, потому что мы заинтересованы в официальной справке об освобождении. Если нужно, мы готовы действительно оставить ребенка у вас на день-другой…»
Ее улыбка стала ханжески фальшивой.
«Ну, конечно, вы можете оставить ребенка у нас, — сказала она, — ему будет обеспечен заботливый присмотр, не то что в иных местах. Но вот что касается удочерения, то у нас
имеется довольно длинный список желающих. Как только ребенок будет передан на наше попечение, мы вручим его тем родителям, которые возглавляют эту очередь. Вы, разумеется, тоже можете записаться, и, как только подойдет ваша очередь и появится соответствующий ребенок, мы с удовольствием известим вас.»
Барбара опрометью бросилась из кабинета на улицу, крепко прижимая к груди ребенка. Когда мы с лейтенантом догнали ее, слезы струились по ее лицу.
«Какая мерзкая баба! — выкрикнула она. — Я никогда не отдам ей нашего ребенка, никогда!!»
Я пытался успокоить ее. Лейтенант стоял поодаль, уставившись в землю.
СТОИЛО НАМ войти в дом, как Мей-Мей сразу догадалась, что с удочерением что-что неладно. Разумеется, Барбара. тут же прерывающимся от волнения голосом выложила ей всю историю. Мей-Мей отнеслась к рассказу с поразительным спокойствием.
Если не ошибаюсь, ребенок по-прежнему у вас в руках, а не в приюте у старой ведьмы, — заметила она, пожав плечами. — В чем же дело? Зачем вам ходить по приютам, если ребенок у вас уже есть? Есть такая старая китайская поговорка:
«Верхом на осле осла не ищут.»
«Но как ты не понимаешь, Мей-Мей? — возбужденно воскликнул я. — Нам нужна справка об освобождении ребенка из зарегистрированного приюта!»
«Я понимаю, — сказала Мей-Мей. — Но в Китае не принято, чтобы человек сам за себя хлопотал. Необходимо, чтобы за вас похлопотал кто-то другой. Хлопотать самим за себя — это все равно, что чесать ногу, когда она еще в ботинке. К вам все время приходят люди, звонок трещит, как оглашенный, — я-то знаю, я все время на кухне!»
У ваших студентов есть отцы, у этих отцов есть друзья, у этих друзей тоже есть друзья. У нас говорят: «Когда вода поднимается, поднимается и лодка.»
«Мей-Мей, — сказал я, салютуя нашей восхитительно мудрой домоправительнице, — если наша семья — это лодка, то теперь я знаю, кто в ней капитан.»
На следующее утро Мей-Мей с одобрением выпроваживала меня из дома, одетого в самый лучший костюм и готового к церемонным переговорам с достопочтенными отцами моих учеников.
«Теперь вы выглядите как уважаемый ученый, — подшучивала она. — Конечно, вы недостаточно стары, у вас нет бороды и волосы у вас не седые, но для иностранца наши люди сделают скидку. — Тут она заговорила всерьез. — Не забывайте, что вы профессор, у которого учится сын или дочь нужного вам человека. Вы хотите всего лишь обменять свои груши на его яблоки.»
Я кивнул моей наставнице, попрощался с Барбарой и двинулся в путь.
Торопливо спускаясь горной тропинкой, я все еще слышал голос Мей-Мей, кричавшей мне из окна нашего дома:
«Помните, яблоки, ЯБЛОКИ!»
ПЕРВЫМ В МОЕМ СПИСКЕ был дом одного из сотрудников министерства иностранных дел. Мы дружески поболтали о фонде Фулбрайта. Мы посплетничали о некоторых знакомых американских ученых, которые прибыли на Тайвань, и их тайваньских коллегах, которые отправились в Соединенные Штаты.
Под самый конец визита я вскользь заметил, что теперь я по-новому, некоторым «личным» образом, связан с Тайванем, и упомянул о «небольшой проблеме», которая в этой связи возникла.
Со следующим визитом я отправился домой к одному из слушателей моего курса в Тайваньском государственном университете, отец которого, «по счастливой случайности», был инспектором системы социального обеспечения всего Тайнейского округа. Здесь мы тоже дружески поболтали и обменялись комплиментами.
Позже я заглянул в резиденцию уважаемого китайского юриста — вышедшего в отставку судьи, который теперь был членом комитета Американо-Тайваньского Фонда Образования.
Обедал я в тот день с родителями своего студента из университета Чунг-Хсин. Отец его — тоже, конечно, «по чистой случайности», — был советником мэра Тайпея.
Вернувшись домой поздним вечером, я застал Барбару в состоянии нетерпеливого ожидания.
«Ты выглядишь усталым, — заметила она. — Как дела? У тебя что-нибудь вышло?»
«Не могу сказать наверняка, — сказал я, — но я чувствую себя как…»
«Дипломат?»
«Ну, это ты хватила!»
«Политик!»
«Нет! Я чувствую себя как… торговец яблоками!»
ЖИЗНЬ В ДОМЕ ШВАРЦБАУМОВ обрела черты внешней упорядоченности: Хсин-Мей начала спокойно спать по ночам, а мы с Барбарой вернулись к нашим занятиям и исследованиям. Но полностью скрыть друг от друга свою нервозность и озабоченность нам не удавалось.
Нам казалось, что мы все глубже погружаемся в какую-то безысходность, хотя наша сверхоптимистичная Мей-Мей и ухитряется подыскивать подходящие китайские поговорки нам в утешение.
Впрочем, она-то как раз и не отчаивалась, — стоило Барбаре залиться слезами или обрушиться с очередной филиппикой на правительственный приют, который отказался нам помочь, как Мей-Мей тут же выуживала из своего неистощимого запаса китайской народной мудрости что-нибудь новенькое вроде: «Не стоит волноваться из-за этой ведьмы, ведь говорят же, что солнце рукой не закроешь» или «Теперь эта ведьма уже ничем не может вам повредить — у иголки ведь только одно острие.»
Но и эта мудрая тактика, которая столько раз за последние месяцы помогала нам преодолеть бесчисленные разочарования и трудности, теперь начала давать сбои. С каждым днем я становился все пессимистичнее, и когда Мей-Мей пыталась подбодрить меня своей очередной утешительной поговоркой, я отвечал ей каким-нибудь унылым афоризмом собственного изготовления. Например, когда она напоминала мне о «приливе, поднимающем лодку», я парировал чем-то вроде: «Конечно, прилив поднимает лодку, но он же ее и топит.»
Как то раз, бессонной ночью, я вышел на веранду нашего дома.
Ночной воздух был совершенно неподвижен. Над домом нависала освещенная луной вершина, внизу, подо мной, поднималось и опускалось море.
Висевший у дома фонарь медленно покачивался на легком весеннем ветру, заставляя тени деревьев плясать вокруг светового конуса. Дальше простиралась темнота, в которой тонули поля и рисовые посадки. Кисточка бамбука вздрогнула и коснулась нависавшей над ней сосны, звон далекого храмового колокола слился с тихим всхлипом спавшего ребенка, оставляя в темноте гаснущие звуковые мазки.
И внезапно из глубины моей души вырвалась горячая молитва.
ШЛИ НЕДЕЛИ. Затем, в одно прекрасное утро, нас попросили связаться с лейтенантом Ли. Я немедленно позвонил ему.
«Пожалуйста, приезжайте как можно быстрее на вокзал, — сказал он без всяких предисловий. — Вместе с женой и ребенком.»
«Что произошло?» — не мог удержаться я.
«Я расскажу вам при встрече. До свидания.»
Не прошло и двадцати минут, как мы уже мчались вместе с одним из «сумасшедших цыплят» по дороге.в Тайпей.
Не успели мы войти в кабинет Ли, как он поднялся с места и предложил нам следовать за собой к его машине. «Мы едем в другой приют!» — бросил он через плечо.
Мы переехали через мост, отделяющий Тайпей от пригородов, и вскоре оказались перед унылым серого цвета зданием. Открыв тяжелую деревянную дверь, мы обнаружили себя в окружении множества улыбающихся, заинтересованных детских мордашек.
Навстречу нам вышла женщина. Она представилась как госпожа Чоу и пригласила нас в свой кабинет. Тотчас появился обязательный чай, который мы вежливо пили, пока госпожа Чоу писала какое-то письмо и скрепляла его своей печатью.
«Это сертификат об освобождении вашей дочери», — сказала она, протягивая нам бумагу.
«Мы должны оставить ее у вас?» — с недоверием спросила Барбара.
«Это вовсе не обязательно», — ответила госпожа Чоу.
«Благодарю вас от всей души, — сказала Барбара, не в силах сдержать волнение и радость. — Вы так добры, все это так замечательно!»
Мы тотчас поднялись, я и лейтенант церемонно поклонились, благодаря госпожу Чоу за ее труды, и мы втроем вышли
из кабинета, одинаково расплывшись в счастливой улыбке от уха до уха.
Ли подвез нас к автобусной станции, откуда нам было уже нетрудно добраться до дома. Теперь настал наш черед благодарить его. Но все слова казались неподходящими.
«Да, чуть не забыл», — сказал он вдруг, доставая из внутреннего кармана узкий конверт и протягивая его мне.
«Что это?» — не понял я.
«Посмотрите сами.»
Я открыл конверт. Внутри лежали двадцать пять американских долларов.
