| ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА | СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА |
Глава 32. Смерть.
Эта страшная мысль вдруг влетела в раненое сердце. Вечер 22-го Нисана. Во дворе несколько плачущих соседок пытались успокоить Фейгу. Ее шестилетний сын горел в лихорадке весь праздник, а несколько мгновений назад – вернул свою незапятнанную душу Творцу. Он был чудесным мальчиком, который очаровывал всех своей смышленостью. Веселым, радостным ребенком. Все время пел разные песенки. Целую неделю он боролся с болезнью в своей маленькой кроватке, бредил и страдал. А в итоге – умер. Во дворе царила знакомая печаль, к которой невозможно привыкнуть. В Ломже было немало маленьких могилок, и все равно – каждый раз это разрывало сердце с той же силой. Шейндл смотрела из окна на происходящее во дворе. И вдруг эта странная мысль появилась в ее разбитом сердце.
Только смерть может спасти от душевных терзаний. Только смерть может заставить умолкнуть плач разрывающегося сердца. Только смерть может превратить крики боли в глубокую спокойную тишину. Может, поэтому и сказано: “Сильна, как смерть, любовь”?
Все говорили, что она приедет попрощаться. Говорили также, что она может продолжить преподавание в период между помолвкой и свадьбой. Говорили много всего, но ничего из этих разговоров не вышло. Мама сказала, что учительница Хана наверняка пришлет письмо. “Она по-настоящему любила тебя, доченька. Не может быть, что она вдруг возьмет и исчезнет”.
Мама верила в каждое слово, которое произносила. Она тоже с некоторой тревогой следила за этой “дружбой”. Она видела, что кроме обычного восхищения, было глубокое и горящее чувство, которое захватило Шейндл с головой, заставляя ее нередко мечтать и фантазировать, не считаясь со временем и пространством. Когда пошли слухи о том, что учительница Хана уезжает в Землю Израиля, мама Шейндл почувствовала, что у нее просто нет больше сил. Еще один кризис, еще один перелом…
Да, эта связь была немного проблемной, и в ней был некий риск – но Шейндл стала другим человеком! Вся горечь, вся печаль и угрюмость – все растаяло, как дым.
Потом она надеялась, что учительница Хана приедет в Ломжу на некоторое время преподавать, или хотя бы попрощаться. На следующий день после Песаха Шейндл пошла в школу без радости, но в сердце еще теплилась надежда. Мама проводила ее до порога, надеясь и молясь, что все будет хорошо. Шейндл наклонилась к двухлетней Либи:
– Куда Шейндл идет?
Малышка уже умела декламировать звонким голоском:
– Уч-и-ица Хана!
За это она всегда получала теплые поцелуи в щечки и крепкое объятие. Но на этот раз поцелуи были влажными и холодными:
– Нет больше учительницы Ханы. Все. Конец.
Малышка осталась стоять у порога дома, ничего не понимая. Почему Шейндл не улыбнулась ей? И почему мама стоит и так долго задумчиво смотрит вслед Шейндл?
Не прошло и часа, как Шейндл вернулась. Погасший взгляд, еле двигающиеся ноги. Увядший цветок – слишком бледная аллегория, чтобы описать существо, из последних сил упавшее на кровать. Еще секунда – и плач Шейндл зазвучал во всю силу. Мама поспешила закрыть ставни. Темнота еще больше усилила боль, наполнявшую дом.
Шейндл пыталась рассказать что-то, когда каждые два слова прерывались рыданиями. Описать эту девушку, которая стояла перед ними, стараясь резко и быстро запечатать ту эпоху, чье имя “учительница Хана”. Она прочла вслух то, что написала им любимая учительница, и только после многочисленных просьб согласилась повесить письмо на доску. Все знали об особой связи учительницы Ханы с Шейндл. Все были уверены, что она посвятит своей любимой ученице несколько строк. Девочки ждали этого, и готовы были принять с пониманием, без всякой зависти или ревности. Но минуты шли, а новая учительница и не помышляла передать Шейндл личный привет от своей предшественницы.
В итоге Гита, верная подруга, подняла руку, и смело спросила:
– Учительница, а что насчет Шейндл?
Еще одна девочка, чуть более дерзкая, добавила:
– Вы ведь встречались с учительницей Ханой. Неужели она ничего не рассказала Вам о Шейндл? Этого просто быть не может!
Когда учительница Рахель поняла, насколько серьезна эта связь, уже было поздно. Письмо было спрятано глубоко-глубоко в ее сумке, и Рахель чувствовала, что оно просто горит там. Еще секунда – и она будет опозорена. Уже слишком поздно, чтобы доставать письмо сейчас. Легкое смущение, гнев и беспомощность привели к следующей ошибке:
– Если Шейндл думает, что мир не может существовать без учительницы Ханы, пусть идет домой!
В классе воцарилась пораженная тишина. Учительница Хана никогда не наказывала. Наказания напоминали всем польскую школу. И тогда Шейндл встала – и вышла из класса. Вначале она шла медленно, еще не придя в себя от шока. Потом стала бежать. Быстрее, быстрее! Не обращая внимание ни на окрики подружек, которых послала вслед за ней перепуганная Рахель, ни на прохожих, недоуменно смотрящих на нее. Шейндл бежала, пока ей под ноги не попался камешек и не остановил этот отчаянный бег.
Ах, как нелегко быть подростком! Как тяжело уравновесить чувства, мысли и стремления сердца, бьющегося, как морские волны в ветреный день.
Шейндл и не пыталась успокоиться. Она не хотела останавливаться даже на секунду. Подумать, проанализировать факты и посмотреть на ситуацию трезвым взглядом. Уменьшить тяжесть, выровнять боль… Обида, предательство, пустота, разрыв – все это наполнило ее голову от края до края, не оставляя место ни для чего другого.
Она успокоится, старались надеяться родители. Время – самый лучший врач разбитых сердец, говорили все, кто безуспешно старался помочь. А Шейндл сидела долгими часами и беззвучно спрашивала один и тот же вопрос:
Почему?
Почему ты не подумала обо мне, учительница Хана? Почему не послала мне весточку, которая стала бы для меня каплей жизни? Почему ты сбежала? Почему оказалась настолько равнодушной? Почему ты вонзила острый нож в мое сердце, после того, как столько трудилась, чтобы смягчить и возвысить его? Почему ты окутывала меня любовью и жалостью, а в один непрекрасный день повернулась ко мне спиной?
Маме пришлось немало потрудиться, чтобы смягчить реакции тех, кто вокруг. Объяснять отцу, что сердцу не прикажешь, утихомиривать соседок, и убеждать, что скоро все пройдет, и уговаривать Шейндл сделать хоть глоток воды и съесть пару ложек каши.
Прошел день, и еще один, и еще… Страшный гнев поселился в сердце девочки. Большой гнев и мысли о мести. Ах, как сладок вкус мести! Это странное наслаждение, охватывающее сердце. Фантазии, планы, которые сплетаются в нити, и немного охлаждают огонь. Все вокруг начинают дышать свободнее.
Но однажды утром мама встает, чтобы разбудить дочь, и находит вместо нее – страницу, заполненную множеством слов, написанных четким почерком. И надежды, разбивающиеся на тысячи осколков…
| ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА | СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА |
