| ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА | СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА |
Глава 34. Слишком поздно
Как можно одновременно гневаться и любить? Как могут чувства любви и ненависти бороться друг с другом? Как замедлить стук сильно бьющегося сердца, которое не впускает в себя ни одной логичной мысли?
Всю ночь Шейндл не сомкнула глаз. Она уже не в Ломже, но пока еще недалеко. Она еще может потихоньку убежать и вернуться. Она думала, что едет, чтобы отомстить. Но теперь она знает – она едет, чтобы искать. Ее широко раскрытые глаза как будто гуляют по всей волшебной стране и встречают учительницу Хану на каждом углу: на берегу моря и под деревьями, в палатках рабочих у обочин дорог и на полях в долине Израэль. И каждый раз в ней заново вспыхивает страшный гнев.
Шейндл вдруг понимает, что чем крепче связь – тем острее боль, чем более велика любовь – тем страшнее ненависть, насколько сильна путаница, настолько глубок гнев.
Пройдет много лет, прежде, чем Шейндл научится понимать, что эта истина – основа любых взаимоотношений в мире. Чем больше ты связан с кем-то, тем больше ты ждешь от него. Чем ближе ты, тем более ты раним, и тем скорее злишься. Ведь гнев – это, в общем-то, потеря терпения. Когда тебя задевает кто-то далекий, ты обижаешься, но способен это вынести. Но чем ближе человек, тем меньше у тебя душевных сил принять от него эту обиду. Ты не в состоянии смириться с тем, что человек, который так близок тебе, оказался способен причинить тебе боль и горе. Близкие отношения обязывают. Шейндл настолько верила и доверяла тому доброму образу, который вдруг осветил ее жизнь… Может быть, поэтому теперь тьма была настолько густой и мрачной, без единого луча света.
Кто следил за Шейндл? Кто наблюдал за ней испытующим взглядом и нашел подходящий момент поймать в свои сети еще одну душу? Этого и сама девочка не знала.
Но когда Шейндл получила маленький, сложенный много раз листок, его краткие слова вонзили в ее сердце стрелу с заостренным наконечником: “Идем с нами в Землю Израиля, и солнце нашей страны осветит твою жизнь”. Когда Шейндл обернулась, ей улыбнулась чужая, незнакомая личность. Но внутри у нее все так кипело и бушевало, что никакая мысль, никакая тень сомнения не остановили ее.
А потом все было очень быстро, девочку просто вели, как послушную овечку. Шейндл действовала точно в соответствии с данными ей указаниями, как запрограммированный робот. Даже краткое письмо, которое она оставила на своей подушке, она написала… под диктовку. Скорость – это был девиз тех, кто действовал рядом с ней. Для халуцников это была сладкая месть всем жителями Ломжи. В последнее время те ставили им множество препон. Проводились собрания, говорились речи, и они, на самом деле, смогли очень ограничить деятельность “Халуца”. Ненависть, которую они питали к отцу Шейндл, была особенно сильна. Папа Шейндл плевал на землю каждый раз, когда видел кого-то из этих молодых парней, расхаживавших по улицам городка с задранным носом и непокрытой головой. Их громогласные разговоры разжигали искры гнева в его глазах, и они, хотя и были так далеки – не могли этого выдержать.
Глубокая скорбь Шейндл была для них хорошей новостью. Они стали действовать постепенно, умно, и настойчиво. И в один (не)прекрасный день задача была выполнена. Все необходимые документы и справки были добыты, и одна девочка, одинокая и напуганная, далекая и оторванная от близких – оказалась на пути в порт, к кораблю, отправляющемуся в Палестину.
Шейндл старается получше укрыться в чужой постели. Разрывается от сомнений, буйствующих в ее сердце. А вдруг учительница Хана далеко от кибуца? А вдруг она отвернется от Шейндл и там? Да и вообще – правильно ли это, что еще сотни таких же, как она, юных девушек, младше шестнадцати лет, едут самостоятельно в Землю Израиля?
Когда первые лучи солнца начали осторожно рассеивать ночную тьму, Шейндл охватила страшная дрожь – и не от утреннего холода. “Негодяйка! Как ты могла причинить маме такую боль? Как не дрожали твои руки, когда ты писала такие холодные, бессердечные слова? Если бы хоть оставила маме настоящее письмо. Как преданно она о тебе заботилась! А ты, как глупая девчонка, убегаешь посреди ночи и оставляешь за собой бесконечное горе. Ты еще можешь встать и убежать отсюда! Вернуться домой и вернуться к себе. Как говорила учительница Хана? Превратить испытание в победу, найти внутренние силы среди всей этой боли.
Вот тебе, учительница Хана – ты разверзла пропасть, но построила и мост перейти ее. Можно ли еще успеть?
Шейндл села в кровати. В доме еще все спали. Можно открыть дверь и потихоньку выйти. Куда? Не важно. Через несколько часов один корабль оставит берега этой земли, и тогда уже нельзя будет открыть никакую дверь. Только высокие, угрожающие волны отделят ее от дорогих ей людей – навечно!
Неожиданно, в первый раз за все время, Шейндл подумала о волнах. Вдруг и само плавание превратилось во что-то страшное и угрожающее. Ведь сколько раз корабли и лодки тонули в море! Дрожь усилилась, стала бесконтрольной. Через минуту все проснутся – хотя бы от стука ее зубов. Встань! Еще через секунду будет уже поздно! Беги отсюда! Не позволь учительнице Хане перевернуть твою жизнь, пойти в неизвестность и довериться таким далеким и чужим людям.
Из одного из домов послышался плач младенца. Вдруг перед глазами Шейндл появился образ двухлетней Либочки. Вот точно так же Либи плачет утром, а когда Шейндл подходит к ней, плач тут же превращается в очаровательную улыбку. Она протягивает старшей сестре пухлые ручонки, и просит достать ее из кроватки. Так – каждое утро. Шейндл для нее почти как вторая мама. Мама тяжело работает, все время занята, и далеко не всегда у нее есть время позабавиться с Либи, подбросить ее высоко, поиграть с ней. Я должна вернуться! Вернуться ради маленькой Либи! Ради моей доброй мамы. А может быть – может быть, и для себя самой…
Шейндл беззвучно встает. Кровать чуть скрипит, и она окаменевает от страха. Она ставит на землю ногу, другую, и как увертливая кошка, проскальзывает наружу.
Заря уже осветила весь горизонт. Шейндл даже не знает, как называется место, куда ее привезли. Мимо спешат на молитву евреи в тфиллин и талитах. Нужно идти не спеша, чтобы не вызывать подозрений. Можно выйти на главную улицу и попросить помощи. Можно найти коляску, запряженную лошадьми, и попросить присоединиться к поездке. Можно даже пешком пойти в направлении выезда из городка. Запахи выпечки, звяканье кувшинов с молоком, чириканье птиц… Как прекрасна рутина. Как благословенна ее мелодия. Почему вдруг ее жизнь пустилась в безумный пляс боли, раздумий и пробудившейся совести?
Неожиданно мягкая рука опустилась на плечо:
– Ты – Шейндл?
Лицо девочки побледнело до смерти. Неизвестная вздохнула с облегчением, а сердце Шейндл упало в отчаянии. Руки бессильно опустились. Слишком поздно ты опомнилась, Шейндл. Похоже, отсюда уже нет пути назад.
| ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА | СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА |
