| ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА | СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА |
***
Всю дорогу Шейндл не произносила ни слова. Голда пыталась поймать ее взгляд, но широко раскрытые глаза девушки были прикованы к окну автобуса, который с трудом ехал по пыльным дорогам. Эти взгляды были хорошо знакомы Голде. Она помнит, как сама в первый раз ехала по дорогам этой страны, и все, что ей описывали прежде, бледнело и съеживалось, по сравнению с пейзажами страны Израиля. Все было таким другим, таким… дружеским, что ли, как будто горы и поля подмигивали взглядом старого друга. Как будто все вокруг пело материнскую песню своим детям – мир вам, дети мои, я ждала вас, вы – мои, а я – ваша, наконец-то вы приехали… Голда улыбнулась. Эти поэтичные строки она слышала, когда впервые ехала в то место, которое потом превратилось в их кибуц. Кибуц Нирим.
Группа молодых поселенцев, наполненных духом коммунизма, видела в этих молчаливых почвах “Родину-мать”, и как преданные сыновья, они были готовы на все ради нее.
С тех пор утекло много воды в Иордане и в прекрасном Кинерете. Сегодня она уже привычна к этим пейзажам, и ей нравится вглядываться в лица тех, кто видит их впервые. В последние дни плавания она и Цви долго рассказывали Шейндл об идее кибуца. Нет разницы в общественном положении, нет бедных и богатых, все принадлежит всем, и все ради всех. “Как здорово!” – подумала Шейндл, и вдруг спина ее выпрямилась. Неожиданно различия между ней и Гитой, ее подругой, превратились в нечто абсурдное и несправедливое. Как это она раньше об этом не думала? Почему это один человек будет купаться в деньгах, а его сосед – подбирать крохи на рынке? А вот теперь появилось новое общество, новый дух и новая жизненная линия, более мудрая и истинная, более справедливая, полная любви к индивидууму и обществу.
Еще раньше, чем поседеют волосы Шейндл, она убедится, что нет ничего нового под солнцем. Любая идея, которая не взята из источника чистой воды – в конце концов, разобьётся на тысячи осколков, которые будут безжалостно ранить бесчисленное количество тех, кто верили и поклонялись, надеялись, жертвовали и боролись – зря.
Еще раньше, чем поседеют волосы Шейндл, она на себе прочувствует всю боль разбитой мечты, страшную истину слов Авраама-авину: “Лишь только нет здесь боязни Б-га – и убьют меня”. Она увидит прогнивший фундамент всех этих идей, которые вырастают на почве красивых желаний и великих стремлений. Но пока нет в них Б-гобоязненности и работы над своими качествами – они выращивают испорченные плоды, чей дурной запах ощущается на большом расстоянии.
Но пока что Шейндл опьянена и взволнована. Она – участница этой чудесной идеи, она становится ее частью.
Она не выбрасывает за борт духовные ценности, она лишь меняет их (Б-же упаси!) на другие.
Постепенно, понемногу, новые идеи завоевывали еще и еще кусочки в сердце девушки.
Земля Израиля сама своей святостью воздействует на душу, так что нет больше необходимости исполнять заповеди и так строго относиться ко всем законам. Это только в диаспоре, среди нееврев, заповеди были как бы охраной от ассимиляции. Ну, а в Земле Израиля можно расслабиться, хранить только те традиции, в которых есть красота и чувства. Потом Шейндл стала думать о Зиве. Как приятно будет преуспеть там, где ни у кого не получилось! История бедной девочки тронула ее сердце. Шейндл будет ее любить по-настоящему, будет преданной ей, осветит ее жизнь. У Цви и Голды большой дом, да и с деньгами нет проблем. Ее ждет в кибуце прекрасная жизнь, полная солнца, света, и интересных задач. Ну а ночами? Ночами, готовила ее Голда, можно скучать, тосковать и плакать. Тут уж нет кратких путей. Постепенно близкие лица побледнеют и выцветут, и радость труда прогонит грусть и слезы.
“Твои отец и мать уже тебя похоронили, – сказал ей Цви, – для них ты уже не существуешь”. Когда он говорил ей это, Шейндл хотела вскочить в гневе. Он вообще не знает их, как он может так спокойно устанавливать факты? Это неправда! Хотела закричать Шейндл.
Это, и в самом деле, было неправдой.
Нет пера и слов, которые могли бы описать адские страдания родителей, чей ребенок свернул с пути. Когда ребенок умирает, они утешаются у его могилы мыслями о том, что увидят его еще раз, когда будет воскрешение из мертвых. Они не спят ночами, но их дух видит его чистую душу, находящуюся у Престола Творца, и учащую Тору из уст Шхины. Да и у окружающих есть, что сказать, и чем утешить. И, несмотря на все, как это тяжело – пережить свое дитя.
Но когда твой ребенок уходит с проложенной дороги, какими мыслями можно утешиться? Какое слово может успокоить истекающее кровью сердце? Нельзя спать ночами и нельзя бодрствовать днями. Этим страданиям нет конца. А рядом с болью души – и материнское сердце, которое тревожится за ребенка. Трудно поверить, что ему хорошо. Гнев и разочарование, вопросы и муки совести – это языки пламени в костре тяжкой печали. Шейндл знала это. Увы, в Ломже было немало и тех, и других. Болезни забирали тела, а дух просвещения и сионизма – души.
Тем не менее, Шейндл старалась преодолеть все, забыть и заглушить голоса сердца. Голда продолжала говорить с ней, и голос совести слышался все слабее и слабее.
Но не замолчал окончательно.
| ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА | СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА |
