| ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА | СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА |
Глава 37. Вот – благородное дело
– Думаешь, она согласится? – Голда присела на деревянную скамью, стоящую совсем рядом с перилами корабля.
Цви стоял, опираясь на них, рассеянно царапая выцветшую краску, покрывавшую перила.
– Я думаю, что у нее не будет выбора. А если мы захотим быть очень любезными, сделаем это таким способом, который поможет ей захотеть.
Шейнлд сидела недалеко от них. Можно было с легкостью различить ее движения, рассказывавшие о болезни, слабости и боли – несмотря на некоторое улучшение состояния.
Цви первый заметил это:
– Думаю, если мы решили завоевать ее сердце, придется начинать прямо сейчас.
Голда прекрасно поняла его. Она растянула губы в самой широкой улыбке, и подошла к Шейндл:
– Как ты себя чувствуешь, солнышко?
Та подняла глаза, недоумевая. Что-то в этой приветливости было другим и неясным. Но Шейндл нуждалась в помощи.
Она ощущала, что в голове у нее стучит молот, и каждое движение корабля вызывало у нее тошноту и неконтролируемую дрожь. Мысль о тесной и душной каюте только усиливала страдания. Голда постаралась что-то придумать. Она посоветовалась с мужем, и после беседы с ответственным за каюты удалось найти для Шейндл более проветриваемую комнатку.
Девочка была очень благодарна им. Эта пара всеми силами старалась ей помочь. Они суетились ради нее, а она была слишком слаба, чтобы различить огонек в их глазах и задуматься, что он означает.
С каждым днем Шейндл чувствовала себя все лучше и лучше, но безразличие и безучастие не прошли вместе с болезнью. Шейндл как будто выбрала их в качестве убежища. Если чувства проснутся, совесть снова начнет мучить ее. Папа, мама, Либи, старшие братья, усердно учащие Тору в ешиве… Лучше так. Не думать, не бить себя в грудь за грехи. Просто бессмысленно смотреть в голубую даль горизонта.
И однажды Голда заговорила о Зиве.
Шейндл, как обычно, сидела на палубе. Голда помахала ей рукой издалека, а потом подошла поближе.
– Как ты себя чувствуешь сегодня, детка?
Шейндл постаралась улыбнуться той, которая так старалась ради нее. Голда села рядом с ней, взяла ее руку в свои, стараясь согреть сердце этой девочки с погасшим взглядом. Через несколько минут она сказала тихим голосом:
– Знаешь, Шейндл, я чувствую, что мы уже так близки, а я еще не рассказала тебе о Зиве…
Шейндл молча ждала продолжения. Ее глаза не выражали особого интереса. Несколько разочарованная, Голда все же продолжила:
– Зива – это моя дочка. Чудесная пятилетняя девочка. Самая замечательная девочка в мире – но и самая несчастная.
Шейндл будто проснулась:
– Несчастная?
Голда легонько кивнула. Ее лицо очень старалось выразить трогательную печаль:
– Моя Зива – инвалид. Она с трудом может ходить, а из-за всяких злых нянек она стала инвалидом и душевно.
Шейндл не очень поняла, и Голда продолжила:
– Мы с мужем очень заняты деятельностью ради нашей родины – Земли Израиля. У нас обоих есть множество задач и важных дел, которые мы не можем оставить лишь потому, что Зива хочет, чтобы мы были рядом. Но она очень чувствительная девочка, и вся эта ситуация сделала ее… – Голда безуспешно пыталась найти определение девчушке, которая умудрилась с такой легкостью вывести из себя так много взрослых, – она очень непокорная, капризная, и зависимая. Нам с ней очень-очень тяжело.
Шейндл интересовал один, возможно, не самый важный, вопрос:
– Вы скучаете за ней?
Вопрос был слишком прямым, и Голда ощутила, что краснеет. Тем не менее, она быстро ответила:
– Ну, конечно! Ее грустное личико и днем, и ночью, стоит у меня перед глазами. Я так за нее переживаю…
– А где она сейчас?
– Сейчас… сейчас она у одной милой семьи, которая согласилась ее принять. Но когда мы вернемся, проблема возникнет снова… Ты понимаешь?
Шейндл не очень-то поняла. У нее было еще множество вопросов – таких же прямых, как и первый:
– Вы… вы иногда на нее сердитесь?
Голда почувствовала, что это допрос ее раздражает. Она не имела ни малейшего представления, куда дует ветер. Тем не менее, она обнаружила, что искренне задумалась над этим вопросом:
– Сержусь? Ну… может быть, иногда… В конце концов, даже больная девочка должна быть воспитанной, и вести себя вежливо и терпеливо, нет?
Видимо, может быть… а может быть, гнев зависит от любви, а любовь от гнева.
А что со мной? Шейндл пытается выйти из лабиринта окружающих ее мыслей. Я тоже люблю и злюсь, а сейчас я еще и далека, без всякой связи. Связь прервана, а мне так хочется вернуться на несколько шагов назад. Но уже слишком поздно. Все мосты сожжены, и если я хочу продолжать жить, мне нельзя оглядываться назад. Нужно смотреть только вперед!
Только вперед!
Голда заерзала на скамье. Странная эта Шейндл. Почему она так быстро решила ее усыновить? Как такая… неприкаянная девушка может быть ответственной за такого ребенка, как Зива? Голда уже хотела было встать со скамьи, как Шейндл остановила ее еще несколькими вопросами. Она вдруг почувствовала странную связь с маленькой несчастной девочкой, которая осталась одна в Земле Израиля. Она точно такая же, как Шейндл – далекая от родителей, нежеланная, вызывающая раздражение и головную боль. На секунду глаза Шейндл засветились:
– А куда я попаду, когда мы приедем в Землю Израиля?
В глазах Голды тоже зажегся огонек: кажется, рыбка заглатывает наживку.
– Куда хочешь, дорогая, ты можешь поехать с нами в кибуц, а можешь найти себе другое место.
Другое место…
Шейндл в одночасье поняла, в какой ситуации она находится. Кто-то сильно желал, чтобы она покинула Ломжу, но на самом деле она никому не нужна там, в Земле Израиля. Куда она на самом деле едет? Голда и ее муж производят впечатление хороших людей, которые просто жалеют ее, не более того. А куда делись все остальные? Я обязана принять предложение Голды. У меня нет никакого другого адреса в Палестине, а в кибуце есть Зива. Я чувствую, что наши судьбы очень похожи. Я стану тем добрым ангелом, кто сделает ее жизнь лучше.
Погасший было взгляд Шейндл наполнился светом. Точно, она согреет Зиву. Она будет внимательна к ней, даже когда та будет ворчать. Она будет с ней терпеливой, даже когда на улице будет жарко. Она расскажет ей о… обо… всяких вещах, она будет петь ей песни о… обо всяких…. м-м-м… пейзажах…
В сердце Шейндл вдруг открылась дверца. Вообще, все это называется гмилут хасадим (добрые дела), или помощь ближнему. Это заповедь! Важная заповедь! Вот, можно делать замечательные дела и без… без чего?
Перед Шейндл наконец встал во весь рост серьезный вопрос, который до сих пор не был задан: что ты собираешься с собой сделать, Шейндл? В кибуце нет кошерной еды, там не соблюдают Шабат, там нет ни молитв, ни страха перед Творцом. Получается, ты собираешься оставить все это. Ты в состоянии сделать это? Ведь за всей ненавистью и горечью, болью и гневом – ты на самом деле все еще крепко связана с прошлым. Ты постоянно бормочешь благословения перед едой, ты педантично заплетаешь косы, ты пугаешься, когда случайно дотрагиваешься до мукце в Шаббат. Вместе с тем, ты прекрасно знаешь, что смысл этого путешествия на корабле – разрыв. Это значит – повернуться спиной ко всему. Ты вообще способна на это?
Но вот появилась Зива, и нашла тропинку среди запутанного клубка связи. Вот – благородное дело. Все оно – доброта, альтруизм.
Пусть учительница Хана пишет, что хочет, и говорит, что хочет. Есть здесь чудесная пара, они очень далеки от Шаббата и других заповедей – и при этом счастливы! Более того – они очень хорошие! Они помогают и заботятся о ней, как о собственной дочери – и при этом без всякой оплаты, не прося ничего взамен. Она тоже будет такой! Будет давать, помогать людям – и главное, будет счастлива!
Вот тебе, учительница Хана. Ты ранила меня, ты послала стрелу в самое чувствительное, самое болезненное, самое глубокое место. Я посылаю стрелу тебе в ответ. Красивые, окутанные светом и святостью идеи еще угаснут у тебя перед глазами. Не буду я тебя больше искать, учительница Хана, можешь не спешить.
Как сладка моя месть, хотя мне и больно. Пройдут годы, и я еще найду тебя. Я встану перед тобой – далекая и счастливая, вырвавшая все еврейское с корнем, но полная добрых дел. Как ты сказала тогда папе? “Каждый, кто спасает одну еврейскую душу – будто спас целый мир”. Ты хотела, чтобы он оставил меня в покое, но он этого не сделал. А теперь я буду спасать души, я построю целые миры – не выполняя заповеди! Я прилеплюсь к счастливым и отрезанным от Торы людям, и докажу тебе, что можно и так!
| ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА | СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА |
