На основе реального случая
Ярон сидел, глядя на мерцающую солнечными бликами гладь Кинерета и мысленно прощался с ним. Только что закончились три года армии, и скоро он уедет – из своего кибуца Дегания, из Израиля. Навсегда.
Он наблюдал, как несколько женщин-кибуцниц развешивали постиранное белье. Увидел появившихся откуда-то сирийских солдат, услышал выстрелы – они стреляли в женщин.
Так началась для него Шестидневная война.
Ему приказали срочно явиться в правление кибуца. «Ярон, – сказали ему там, – Война. Об отъезде придется пока забыть. Ступай домой, надень форму. Сейчас без четверти два. В два чтоб был здесь, у конторы. Тебя будет ждать машина».
Ярон мчался к дому и чувствовал, как тают в воздухе его мечты о дальних странах. Вошел в дом и бросился искать форму. Куда она запропастилась? Ах да, мать, наверное, убрала ее на верхнюю полку шкафа, к вещам, которые уже вряд ли когда-нибудь понадобятся. Ярон достал чистую, отглаженную форму, вдохнул знакомый запах выстиранного матерью белья – он узнал бы его из тысячи. Входная дверь распахнулась, вбежали мать и отец.
«Ярон, – крикнула мать – положи форму откуда взял. На эту ужасную войну… Не пущу! После всего, что я пережила в Шоа… своего единственного сына… Не пущу, ни за что!»
«Ярон, – сказал отец. – Уже без десяти два. Собирайся и иди. Некогда тут рассусоливать».
У Ярона душа рвалась на части. Как поступить? Кого слушать?
Мать разрыдалась.
Связь между ними всегда была очень тесной. Он вспомнил длинные ночи, когда мать просыпалась вся в поту, дрожа от страха, преследуемая воспоминаниями об ужасах Катастрофы – и во сне этот кошмар не оставлял ее. Тогда он крепко прижимал ее к себе, шептал ей что-то успокаивающее, говорил, что здесь, в Израиле, ей ничего не грозит.
Мать рыдала. У Ярона из глаз тоже покатились слезы.
«Ярон, – сурово сказал отец. – «Мы – мужчины. Мы – кибуцники. Наши мужчины не плачут. Наши мужчины смотрят в лицо трудностям и преодолевают их. А кто льет слезы – тот баба».
Ярон надел форму и вышел. На двери их дома не было мезузы. А в доме – не было Б-га…
Он забрался в джип и вдруг услышал крик: «Стойте! Подождите!»
Мать, вся заплаканная, просунула в окно машины кулек. «Вот. Это тебя поддержит».
Машина шла по шоссе по направлению к Тель-Авиву. Рядом с Яроном сидел Эрез, его приятель. Ярон развернул кулек. Там лежали коржики.
«Коржики? Хороша поддержка!» – воскликнул с досадой Ярон. – «Что у них еще есть, кроме коржиков, чтобы поддержать человека? Где логика? Все в жизни сводится к коржикам?»
В Тель-Авиве оба приятеля явились в свое прежнее десантное подразделение. Вскоре десантников направили в Иерусалим.
Из Меа Шеарим до них доносились звуки трубления в шофар. Они не поняли, что это такое, и спросили у своего командира. Может быть, стреляют иорданцы?
«Нет, – покачал тот головой. – «это харедим».
«Что, харедим тоже по нам стреляют? Мало нам иорданцев?»
«Сейчас я вам все объясню. Запоминайте: слышите тууу-туу-туууу – значит, харедим. Слышите тра-та-та, значит, иорданцы».
«Бросьте ваши шуточки, командир… Какое нам дали задание?»
«Задание такое, – ответил командир. – «сегодня вечером вы войдете в Старый город через Львиные ворота. Ваша задача – найти Котель а-Маарави».
«Что это еще за Котель а-Марави, командир?» – встрял Ярон.
«Котель? Наша традиция говорит, что это остатки Бейт а-Микдаша».
«Командир, мы так совсем запутаемся. Пожалуйста, на нормальном иврите: что такое Бейт а-Микдаш?»
«Традиция говорит, ребята, что это дом Б-жий».
«Как это – дом Б-жий? Разве Б-г есть? И что такое Б-г?»
«Все, Ярон. Достаточно. Вы, ребята, пройдете по улицам и будете везде искать древнюю каменную стену. Ей две тысячи лет, этой стене. Найдете –сообщите по рации. Все наши бросятся туда, и…»
«Командир, вот прямо тут перед нами стена, и выглядит она на все три тысячи лет. Берем ее – и дело с концом. Стоит рисковать собой ради старой стены?»
«Ярон…»
«Командир, раз уж мы тут оказались, в Меа Шеарим, мне охота взглянуть на этих… которые ту-ту-тууу…. На харедим. Хоть узнаю что-то новое. В киббуце я их в глаза не видел, хочу поглядеть. В газетах все время пишут про их демонстрации и все такое. Надо увидеть своими глазами».
«Ладно уж. Иди, только отвяжись. Ступай».
От Рехов Штраус, где в Правлении Профсоюза было расквартировано его подразделение, Ярон быстро добрался до Кикар а-Шабат. Площадь была запружена народом – женщины по одну сторону площади, мужчины – по другую. Все в черно-белых одеждах. И все в едином ритме раскачиваются взад и вперед. Все держат перед глазами книжки, смотрят в них и плачут. И как будто плач их взывает к кому-то… к кому?
Впереди стоял на ящике человек с длинной белой бородой и обращался к толпе:
«Братья мои, евреи!» («Это он и мне, я ведь тоже еврей», – подумал Ярон).
«Не на кого нам надеяться…» («Это точно»)
«…кроме как…» («Кроме как на кого?»)
«…на…» («А, это он, наверное, про нас, десантников» – и Ярон гордо выпрямился.)
«…Отца нашего Небесного» («Чтооо? Какого еще Отца?»)
«Будем же молиться и лить слезы…» («Кто льет слезы – тот баба»)
«И да удостоимся сбить замок с Врат небесных…» («Эй-эй, стоп. Не надо никаких замков сбивать с врат без согласования с армейским командованием!»)
И тут Ярона осенило: эти люди действительно говорят с Кем-то (с Кем?) и ждут, что от результата разговора будет зависеть и исход этой войны. Но как такое возможно? Ярону очень захотелось заговорить с кем-нибудь из стоящих на площади. Обратиться к первому попавшемуся. Пусть объяснят ему, что тут происходит! Но он оробел и остался на месте.
Мимо прошел мальчик. Такой сладкий малыш… и весь увешан веревочками. Веревочки торчали на макушке его белой остроконечной шапочки (или колпачка?), выбивались из-под рубашки. Такие белые веревочки. А в руках – небольшая книжка. Мальчику было на вид всего-то лет семь, и Ярон набрался храбрости. Он догнал малыша. Тот подскочил от неожиданности и непонимающе уставился на него.
Ярон обратился к нему на своем прекрасном иврите:
«Как тебя зовут?»
«Вус?» (Что?)
«Звать тебя как?»
«Вус?»
Жестикулируя изо всех сил, чтобы мальчику было понятнее, Ярон сделал еще одну попытку:
«КАК…ТЕБЯ… ЗВАТЬ?»
«Вус?»
«Ладно, погоди. Вот смотри,» – Ярон указал пальцем на себя. – «Ярон, Ярон». Он указал на мальчика: «Ты?»
«Йоэли»
«Йоэли? Что, что это… Йоэли?»
Йоэли не остался в долгу:
«Ярон, вус из Ярон?»
«Йоэли, вы все здесь братья?»
«Вус?»
«Братья, БРАТЬЯ… понимаешь? Братья». Ярон широко повел руками, как бы охватывая всех стоявших на площади.
Йоэли наконец понял его. Он покачал головой: «Братья… нэйн».
«Йоэли, скажи же мне, скажи поскорее. Кто ваш Отец Небесный? Скажи мне, пожалуйста. Вон тот человек говорил про Отца Небесного. Скажи мне, Кто это? Кого вы зовете, Кому плачете? Скажи, чтобы я знал».
Йоэли посмотрел ему прямо в глаза: «Рибоно шель Олам».
«Йоэли, вус?» – еле выговорил Ярон.
Мальчик, видно, решил, что Ярон насмехается над ним. Он повернулся и пошел прочь.
«Йоэли, Йоэли, не уходи, пожалуйста!» – умоляюще крикнул ему вслед Ярон. – «Йоэли, сегодня вечером я иду в Старый город. Я должен найти Котель. А там, – Ярон вытянул руку, как бы стреляя из воображаемой винтовки – там арабы: тра-та-та, понимаешь? Помоги мне, Йоэли. Кто Такой Рибоно шель Олам? Что мне делать, Йоэли?»
Малыш вроде бы начал понимать, что говорит ему Ярон. Но тут из окна наверху раздался крик ужаса: «ЙОЭЛИ!!!» Это мать мальчика увидела, что ее сын стоит и разговаривает с солдатом-сионистом! Теперь, может статься, не удастся найти для него хороший шидух.
Ярон не поверил своим глазам: полная, явно незнакомая со спортом женщина подлетела к ним с быстротой молнии. Она схватила сына за руку и потащила прочь, сердито втолковывая ему что-то на идиш. Йоэли оправдывался, видно, объяснял, как было дело. Тогда мать наклонилась к нему и что-то произнесла. Йоэли обернулся и крикнул: «Титпалель (молись), Ярон, титпалель!»
Белая шапочка все удалялась. Ярон остался один посреди Меа Шеарим. Титпалель, сказал ему мальчик. Но как? Как молятся?
На стенах домов было наклеено много объявлений. Ярон оборвал одно из них, уселся в свой джип и начал писать на свободной части листка. Это было его прощальное письмо родителям.
«Дорогие мама и папа,
пишет вам ваш сын Ярон. Я сейчас сижу посреди Меа Шеарим. Спустилась ночь, скоро начнется бой, и может случиться так, что я не вернусь из него живым. Вы знаете, когда боец падает убитым, товарищи обыскивают карманы его одежды, ищут прощальное письмо родным. Вот и я, мама и папа, пишу вам такое письмо.
И сейчас мне хочется задать вам только один вопрос: мама, почему ты не научила меня молиться? Почему ты не рассказывала мне о том, что существует Б-г? Если есть кто-то, к Кому я мог бы обратиться в этот час, неужели тебе помешало бы, что я знаю о Нем и могу поговорить с Ним теперь, когда мне так тяжело. Мама, здесь даже крошечные дети знают такие вещи, о которых твой Ярон не знает, а ведь мне уже двадцать два.
Мама, помнишь, когда мне было семь лет, ты впервые повела меня в библиотеку. Ты сказала, что я могу выбрать любую книгу, какую захочу. Я выбрал, и даже библиотекарша пришла в ужас и попросила, чтобы ты уговорила меня выбрать что-то другое. Она сказала, что книга мне не по возрасту, что в ней говорится о вещах, о которых таким маленьким детям просто не следует знать. А ты ответила, что нашей семье исповедуются свободные взгляды, и что ты спокойно относишься к тому, что я узнаю что-то неподобающее, это тебя не пугает. Почему же ты побоялась рассказать мне о том, что в мире есть Б-г?
Если я не вернусь, повесьте это письмо в комнате отдыха в нашем кибуце. Пусть все дети, прочитав его, спросят у своих родителей: “Кто это – Б-г?“
Не приносите мне на могилу цветы, пусть растут дома. Приходите с ответом…».
Ярон сложил проникнутое болью, намокшее от слез письмо, и сунул его в карман гимнастерки. Он закрыл глаза обеими руками и затрясся от рыданий. «Рибоно шель Олам, почему я не такой, как эти люди на площади, почему я не могу говорить с Тобой? Я так хочу поговорить с Тобой, прямо сейчас. Но как? КАК?!»
Кто-то тихонько постучал по дверце машины. Ярон перегнулся через сидение и нажал на ручку.
Возле джипа стоял… Йоэли. Йоэли, посланный матерью, которая прислушалась к голосу своего материнского сердца.
