Татьяна Владленовна была младшей дочерью убежденного коммуниста, считавшего, что все нации равны. Однако по каким-то причинам (возможно, была еще жива бабушка) он все же женился на еврейке. Дочь свою он в выборе не ограничивал и сказал, что примет любой ее выбор. Веселые шестидесятые, пришедшиеся на юность Тани, окончились дипломом, мужем и сыном. Муж, естественно, по статистике оказался из превалирующей нации. Они жили неплохо, дружно и даже весело, вместе занимаясь любимым делом – они вместе и институт оканчивали, по одной профессии.
А потом грянуло. Муж в какой-то командировке попал в веселую компанию, они выпили. Потом встретились снова в теплой обстановке – и снова отметили. Так, каждый раз отмечая встречу, они стали встречаться все чаще. Потом муж нашел товарищей поближе – во дворе – и после работы засиживался с ними. Возвращался неопрятный, распространяя пары алкоголя по квартире. Вначале он безропотно шел в душ, но позже стал валиться в кровать в грязной одежде, и Татьяна перешла спать в комнату сына. Иногда он словно вспоминал о семье и тогда неделями вел себя как прежде: на выходные они ездили за город, он брал сына-подростка в походы с ночевкой, снова был тем человеком, которого она знала и любила. Однако со временем эти счастливые периоды стали сокращаться, пока совсем не пропали. Муж стал нецензурно браниться дома, мог поднять руку на подросшего сына, который начал пропадать из дому, а однажды… поднял руку на саму Татьяну. Это было в тот день, когда она сказала ему, что так больше продолжаться не может, что сын стыдится отца, да и ее чувства к мужу постоянно испытываются на прочность его поведением. Пора что-то решать. Он раскричался, что она ничего не понимает, что он нормальный человек, что все бабы норовят записать мужиков в алкоголики. Она пыталась объяснить, что целиком с ним, что если он бросит пить, она готова даже переехать, чтобы помочь ему отдалиться от вредного влияния. Он заорал, что его друзья – прекрасные люди, гораздо лучше нее, что они-то его понимают и принимают, а для нее, мол, он всегда был недостаточно хорош. Вначале она не поняла этого намека, но потом ей стало очень обидно и больно. Ведь она и ее родители никогда ни намеком не давали ее мужу понять, что между ними есть какая-то разница. Наоборот, они очень ценили ее мужа, часто в их спорах были на его стороне…
Брак трещал по швам. Татьяна выбрала сына. Они разъехались и оформили документы. Татьяна растила сына одна с его тринадцати лет, работая сутки через двое. Потихоньку сын выправился, психический надлом, связанный с отцом, сгладился, и в университет он поступил практически без дополнительных уроков, справившись с подготовкой самостоятельно. Он прекрасно учился и быстро обзавелся друзьями. Однако в один не очень прекрасный вечер Татьяна, вернувшись из магазина, застала сына, задумчиво перебирающим струны гитары, лежа на кушетке. Предвидя серьезный разговор, Татьяна приготовила две чашки чая, сухарики и сыр – их любимый ужин, чтобы поговорить – и с подносом примостилась рядом.
Сначала сын молчал, словно не замечая ее присутствия. Она попробовала его обнять, но почувствовала, что он напрягся. Отступившись, она положила сахар в его чай, нарезала тоненько сыр и стала ждать.
– Мам? – Наконец прозвучало, тихое и неуверенное.
– Угу? – поощрительно промычала она.
– Мам, я какой-то не такой?
– С чего ты взял?
– Я с одной девчонкой познакомился. Хорошая, умная, красивая тоже. Мы стали встречаться. А теперь она говорит, что мы не пара, потому что я вроде как похож на еврея. Она хочет, чтобы я пригласил ее домой – посмотреть на твой паспорт. Она знает, что мы не живем с отцом, но на его счет она не сомневается. А я взял твой паспорт, и там написано – еврейка. Теперь не знаю, что ей сказать.
– Послушай… Мой паспорт, конечно, не врет. Но для меня это никогда не было препятствием, чтобы дружить с хорошими людьми. С другой стороны, я думаю, что с этой девушкой, честно говоря, у вас нет будущего.
– Мам! А вдруг у меня вообще нет будущего?! Что, я должен теперь искать себе подобных? Нет «межвидовому скрещиванию»?
– Про «нет» я не знаю, я в эту тему не углублялась, но, знаешь, тебе стоит попробовать найти «своих». Я это никогда не делала, но бывало, что мне не хватало близости, родства душ с моими друзьями. Да даже с твоим отцом, честно говоря…
– Я заметил… Не, мам, я тебя не виню. Просто ты всегда была как чемодан с двойным дном – вроде ты вся тут, но какая-то часть тебя все равно неуловимая, непонятная. Даже мне.
– Интересно… Послушай. Если ты пообещаешь мне не терять присутствия духа, то я обещаю что-нибудь придумать по этому поводу. Я, конечно, не смогу подделать паспорт или что-то в этом роде, но я подумаю, что можно предпринять. Давай начнем с того, что просто пригласим эту девушку к нам – пусть увидит, что мы не кусаемся.
Сын, немного успокоенный, пошел, наконец, спать. На выходные был назначен визит «прекрасной незнакомки». Квартира была приведена в праздничный вид, а сын с цветами отправился встречать свою подругу. Однако праздника не получилось. Девушка явно была настроена решительно, ожидая, что кульминацией вечера будет демонстрация паспорта. Когда же этого не произошло и после десерта, ее настроение испортилось, и она намекнула в том смысле, что «что же я скажу папе». Татьяна посмотрела на сына, который не знал, куда девать глаза, молча вышла из-за стола и принесла свой паспорт. Прочитав в нужной графе искомую информацию, девушка решительно встала, вышла в коридор. Холодно поблагодарила за ужин, но отмахнулась от поданного пальто. Схватив его, она буквально выскочила за дверь, попросив не провожать.
Щелчок двери произвел эффект разорвавшейся бомбы. Сын, зарыв пальцы в волосы, ушел в комнату и закрыл дверь. Татьяна осталась на кухне. Механически прибирая стол, она размышляла. Что же все-таки произошло? Одна строка в ее паспорте испортила всю жизнь ее сыну? Да если бы она могла, она бы сожгла этот паспорт, чтобы не мешать счастью сына! Зарыла бы!.. Или нет?
Задумавшись, Татьяна остановилась с намыленной вилкой и губкой в другой руке. Вода лилась, и так же стремительно лились ее мысли. Бабушка… Любимая бабушка – та, что не погибла от рук нацистов, уехав вовремя с Украины. Папина мама. Старая женщина в косынке, которая накидывала поверх нее платок перед выходом из дома. Ее особый язык, которым она мягко и ласково приговаривала, крутясь по дому. Особый запах ее дома, где мясо не готовилось после смерти деда. Особая еда – пресное печенье весной и вечный спор папы, каждый год отказывающегося вести какой-то «сейдер» вместо дедушки. Вишневая наливка и вино из изюма, наполнявшие ароматом ее комнату в советской коммуналке. Ее сказки про умных еврейских детей, рассказанные с неповторимым акцентом. И ее гордость. Однажды Таня ехала в автобусе. На очередной остановке она увидела, что ее бабушка, которая, видимо, пошла в магазин и, набрав тяжелые сумки, не могла теперь пойти пешком домой, из последних сил торопится к автобусу. Водитель держал дверь до последнего момента. Когда бабушке оставалось только занести ногу на ступеньку, он закрыл дверь и громко сказал ей: «А ты, жидовка, не сядешь!». Таня тогда почувствовала словно пощечину. Она опешила и не знала, что ей делать. А автобус между тем уехал, везя ее к бабушкиному дому – через две остановки…
Она всегда знала, что именно этот случай не позволял ей почувствовать себя ровней с окружающими. Что-то все время мешало ей приблизиться к ним окончательно. И когда она торопилась навстречу новым знакомствам, глубоко в душе она всегда боялась услышать: «А ты, жидовка, не…». И теперь «дверь автобуса» захлопнулась перед ее сыном. Что делать?
Ответ пришел оттуда же, откуда и вопрос. Ведь бабушка не пыталась стучать в закрытую дверь, прося или требуя открыть. Она гордо, хотя и устало, выпрямилась и медленно пошла по направлению к своему дому. Значит, и сейчас не нужно стучать в закрытую дверь и унижаться, прося принять внутрь, уж какие есть. Нужно выпрямиться, хотя и тяжело, хотя плечи ноют под тяжестью многовековой ноши отчуждения, гордо, хотя и устало, посмотреть вслед уходящему автобусу – и отпустить его. Это не мой автобус. И идти дальше по своей дороге.
Материализмом отца-коммуниста никак нельзя было объяснить, почему «все люди-братья», но некоторые – сводные. Уравниловка, смешение в одну большую семью почему-то не вышла. Значит, права была бабушкина «странность». Но что там было, за ее причудами? Татьяна не знала, как ответить себе на этот вопрос. Ее собственное воспитание было очень далеко от любых еврейских ценностей. Единственное, что ее отец позволял себе – каждый год в определенный весенний день он ехал в синагогу, молиться в память отца. Бабушка в этот же день ездила на могилу деда, зажигала свечу дома и тоже молилась. Она молилась вслух, иногда вставляя слова по-русски, и тогда Таня слышала, что она просит Б-га о здоровье и благополучии детей и внуков, о том, чтобы Б-г вразумил ее сына вернуться к вере отцов. Отец так и не вернулся. Возможно, пришел ее черед? Может, бабушка не просто так молилась по-русски, а чтобы она запомнила? Возможно, узнав больше о еврействе, она сможет ответить на многие свои вопросы, на невысказанные вопросы сына?
– Г-споди! – несмело попробовала она произнести. Получилось неуверенно. – Г-споди! Если Ты меня слышишь, помоги моему сыну! Я знаю, у Тебя много людей, которые просят о более важных вещах – о здоровье, например, но для меня на свете нет ничего важнее сына! Пожалуйста, не дай ему остаться одиноким изгоем, пусть он найдет еврейскую девушку и женится на ней, пусть их семья будет пропитана той атмосферой добра и …да, святости, которая была в доме моей бабушки. Пожалуйста, услышь мою молитву, хотя я и не знаю, как правильно нужно молиться…
