2 сивана – йорцайт раббанит Гиты-Леи, жены рава Ицхака Зильбера, зацаль. О великой праведнице – воспоминания ее дочери, раббанит Хавы Куперман:
Часть шестая. Чему мама нас учила
Мама была довольно строгой, она приучала нас к дисциплине. Особенно важно для мамы было исполнение обещаний. Если ты что-то пообещал – это свято! Это нужно выполнить в любом случае. Сама она, конечно же, тоже была человеком слова, и я не помню ни разу, чтобы она не выполнила своего обещания. Такие вещи вызывают большое уважение к человеку и твердую уверенность, что на него можно положиться. Для детей это особенно важно – чтобы их родители были как скала в море жизни.
Все свои мнения мама высказывала совершенно открыто. Она вообще была очень открытым и прямым человеком.
Самым прямым человеком в мире, которого я когда-либо видела. Она вообще не понимала, что такое «дипломатия». Самое большее, что мама могла сделать в определенных случаях – это не сказать, не вмешаться. Для нее это был максимальный героизм. Но идти окольным путями, пользоваться какими-то уловками – для нее было неприемлемо.
Мама считала, что сказать что-то помягче, в другой форме – это просто ложь. Это неправда. А папа как раз был дипломат, и даже удивлялся, как мамина «правда в лицо» никого не обижает. Но никто на самом деле не обижался, потому что все чувствовали, что мама говорит это именно потому, что она переживает за человека, хочет ему помочь. Это исходило не из стремления самоутвердиться, отомстить, не дай Б-г, или чего-то подобного. Это было настоящее желание добра данному человеку.
Еще один интересный момент: мама всегда учила нас анализировать свои поступки, понимать мотивы своих действий.
Сейчас это очень популярная вещь, называется «самоанализ». У нас в семье это было всегда. Нас учили понимать и себя, и других людей. Даже когда мы читали, мама всегда говорила: «Не читайте то, что написано. Читайте между строк!». В СССР это было очень важно – мы читали, но видели всю ту ложь, которая заполняла прессу. Вообще, родители жили в том мире, в Союзе, трезво глядя на окружающую действительность, и четко осознавая, что не принадлежат к ней.
У них был свой мир. И здесь, в Израиле, это было в какой-то степени так же. Это не было вызовом или каким-то противостоянием. Просто мы – другие.
Шить и вышивать мама не умела – в ее время это все считалось мещанством. И впоследствии она очень жалела, что не умеет. Она учила нас, что женщина должна уметь шить и вышивать, и вообще – женщина должна быть женщиной, не ходить, махая руками, как солдат, ходить прямо, не сутулясь – у меня эта привычка сохранилась до сих пор. Мама даже научила меня делать реверанс. В самой себе она ощущала что-то мужское, и считала, что это неправильно. В Союзе ведь так воспитывали – что девочки должны быть, как мальчики, а мама была очень против этого. Девочки должны быть девочками.
Кроме того, она всегда говорила нам, что самый большой недостаток для женщины – это упрямство. Для семейной жизни нет ничего хуже. Женщина должна быть мягкой. Себя она считала очень упрямой и всегда переживала по этому поводу.
Мама учила нас и одеваться – что подходит каждой, что нет. У нее был прекрасный вкус, и у папы тоже. Но, надо сказать, родители никогда не давали нам указаний, они лишь советовали. Например, однажды, когда мне было лет десять (еще в Союзе), я сказала, что хочу быть археологом. Мама не стала всплескивать руками: «Ты что! Ни в коем случае! Для религиозной девушки это совершенно неподходящая профессия!» и т.п. Она просто сказала: «У тебя может быть проблема с ихудом». Само собой разумелось, что я должна выбрать такую профессию, при которой смогу соблюдать заповеди. Ведь это – главная цель.
Причем я не помню, чтобы родители специально много говорили об этом, о заповедях вообще. Это просто была жизнь. Я помню, как мама зажигала субботние свечи, а мы бежали проверить, не видно ли их с улицы.
Помню, как мама ходила молиться в Рош а-Шана и Йом-Кипур в официальную синагогу и брала меня с собой (где-то лет с трех до шести). Она давала мне пакет с едой, как и сейчас детям дают, чтобы сидели тихо. Мне, конечно, казалось, что я никому не мешала. Я бродила среди молящихся, заглядывала им в лица, и видела, что все очень плакали. А когда мне уже исполнилось лет семь, уже было опасно меня брать в ту синагогу, и я ходила в тайную синагогу на дому.
Когда у нас возникали какие-то вопросы, мы всегда могли прийти к родителям и спросить что угодно.
Мама очень спокойно относилась ко всему. Не было такого, что «неудобно» что-то спросить или сделать. Мама говорила, что единственное, что неудобно – это надевать брюки через голову. Папа еще иногда говорил, что, может быть, это неудобно, это кого-то заденет, может быть, не нужно прямо… У мамы не было таких сомнений, «комплексов», как сейчас говорят. Надо что-то сделать – делаем. Не надо – не делаем.
продолжение следует
