Глава V
С каждой почтой я получала письма от сына Лейба и слышала, что он успешно занимается коммерцией. Все хвалили его деловые качества. Он побывал на Лейпцигской ярмарке, где сделал прекрасные закупки, и приобрел большой магазин в Берлине. Другие мои дети тоже вели с ним коммерческие дела.
Я часто писала его тестю Гиршелю Рису и спрашивала, доволен ли он моим сыном, ведь молодой человек еще не приучен к делу. До сих пор он проводил все свое время в хедере и в бейс а-мидраше (комнате для занятий при синагоге). Гиршель Рис регулярно отвечал мне, что оснований для беспокойства не имеется. Я довольствовалась этим и считала, что с моим сыном все в порядке.
Тем временем подросла дочка Генделе, добрая и красивая девушка. Тут брачный посредник реб Йосеф предложил нам еще один несчастливый брачный союз в Берлине. В Берлине в то время жила вдова Боруха Вейта, богатого и всеми уважаемого человека, после смерти которого остались двое сыновей и две дочери.
Посредник предложил выдать мою Генделе за старшего сына Вейта. Он заверил, что это отличный молодой человек, склонный к занятиям, имеющий пять тысяч талеров наличными, владеющий половиной дома стоимостью еще в 1500 рейхсталеров, серебряными украшениями для Торы и всяким прочим. Его мать намеревалась держать его при себе, так как она все еще активно занималась коммерческими делами, обещая кормить и поить молодых в течение двух лет.
Я отвечала посреднику, что не отклоняю это предложение, но хочу все обдумать и дать ответ позднее. После чего я посоветовалась с моим деверем Йосефом и другими добрыми друзьями. Все они хором советовали мне соглашаться, но сказали, что сын мой, живущий в Берлине, лучше сможет информировать меня обо всем.
Итак, я написала сыну Лейбу и велела ему прислать мне полный отчет. Он рекомендовал соглашаться на этот брак, потому что у жениха имеется капитал в 5 тысяч рейхсталеров и все остальное, как и утверждал брачный посредник. Тогда я уполномочила сына подписать договор об обручении – увы, это принесло мне впоследствии много горя! Свадьба должна была состояться через полтора года.
Я полагала, что все обстоит хорошо, и сказала себе, что если уж у меня один ребенок в Берлине, пусть и другой едет туда же – обоим это будет приятно. Но увы, все обернулось не так!
Сын мой Лейб, как я уже говорила вам, был молод и в коммерческих делах неопытен. А его тесть, вместо того чтобы приглядывать за ним, отпустил вожжи и позволил ему бегать, как потерявшемуся ягненку.
Как я упоминала, Лейб стал вести дело на широкую ногу, открыв большой магазин, полный разных товаров. Его тесть женил своего сына Моделя на дочери моего деверя Йосефа. Этот Модель тоже был неопытный и к тому же дурно воспитанный парень. Однако все его приданое – 4 тысячи рейхсмарок – отец Йосефа влил в дело моего сына.
Сын мой Лейб держал Моделя в магазине для общего надзора. Но что это был за «надзиратель»! Приказчики, мужчины и женщины, крали товар у него из-под носа. Другие бесчестные люди, коих немало и в самом Берлине, и вокруг него, лебезя перед ним и якобы торгуясь, тоже тащили добро у него из-под носа.
Кроме того, сын мой Лейб ссудил несколько тысяч рейхсталеров польским евреям – и этих денег больше не видел!
Мне с детьми все это было неизвестно: мы-то думали, что Лейб возглавляет хорошее большое дело, и выписывали ему большие авансы. В то время у меня была чулочная фабрика, и я продавала чулок на многие тысячи талеров, записывая доход на свой счет. Вдруг мой незадачливый сын пишет письмо, в котором просит прислать ему тысячу талеров и большую партию чулок, что я и сделала.
Потом на ярмарке в Брауншвайге я встречаю неких амстердамских купцов, которые показывают мне выданные им моим сыном Лейбом векселя на 800 рейхсталеров. Лейб пишет мне, чтобы я, не сомневаясь, выкупила эти векселя, обещая перевести мне деньги в Гамбург. Поскольку я всегда поддерживала честь своих детей, я сказала себе, что не стану позорить его, опротестовывая эти векселя, и гордо их оплатила.
Я рассчитывала, что по возвращении с Брауншвайгской ярмарки найду перевод от Лейба. Но ничего подобного! А когда я запросила его письмом, он ответил отговорками, которые мне совсем не понравились. Но что было делать? Приходилось довольствоваться этим.
Спустя две недели пришел один мой добрый друг и сказал: «Не могу скрывать от вас: дела сынка вашего Лейба вызывают у меня беспокойство! Он влез в долги! Свояку Моделю он должен 4 тысячи рейхсталеров. Модель сидит у него в магазине – предполагается, что он должен за всем наблюдать, но он еще юнец и не справляется с порученной ему задачей. Он все время уходит из магазина – то поесть, то попить, — а тем временем все, кому не лень, воруют! Хозяина в магазине нет! Сын ваш Лейб слишком порядочный человек, и приказчики водят его за нос. Сверх того, берлинцы тянут с него огромные проценты. А слева и справа у Лейба два волка: один из них – Вольф Мирельс, сын гамбургского раввина Соломона Мирельса, другой волк – это Вольф, родственник ученого Веньямина Мирельса. Каждый день второй Вольф (игра слов: «вольф» по-немецки «волк». – Прим. перев.) идет в магазин и забирает там бесплатно все, что захочет. В заключение скажу, что ваш сын ведет дела с польскими евреями, и, насколько мне известно, они уже облегчили его кошелек больше чем на 4 тысячи талеров».
Вот такие новости, и еще многое в том же роде рассказал мне мой добрый друг. Сердце у меня защемило, и помутился рассудок.
Когда мой друг увидел, как я потрясена, он пытался утешить меня, говоря, что если кто-то поддержит Лейба, то сына моего еще можно спасти.
Все это я рассказала сыновьям Натану и Мордехаю. Они сжались от страха и рассказали мне, что Лейб и у них занял несколько тысяч. Один Б-г знает, что это означало для меня – ведь одной мне Лейб был должен свыше 3 тысяч рейхсталеров. Но я не стала бы принимать это так близко к сердцу, если бы в дело не были впутаны его братья. Что нам было делать? Мы не смели ни с кем посоветоваться.
Решено было, что я поеду вместе с Мордехаем на Лейпцигскую ярмарку и посмотрю сама, как обстоят дела. Прибыв в Лейпциг, мы обнаружили, что Лейб уже там и скупает всякий товар.
Я завела с ним разговор: «О тебе говорят то-то и то-то! Подумай о Б-ге, о твоем добром и честном отце! Смотри, не опозорь нас!» «Незачем вам беспокоиться из-за меня, — отвечал он. – Совсем недавно, меньше месяца тому назад, мой тесть ездил к своему родственнику Вольфу из Праги. Мы вместе подбили итоги моим счетам, и он, слава Б-гу, пришел к выводу, что мои дела в отличном состоянии». На что я сказала ему: «Покажи мне твой баланс». «Со мной его нет, — ответил Лейб, — но, сделай милость, приезжай в Берлин, и я покажу тебе все, чтоб ты успокоилась». «Во всяком случае, — сказала я, чтобы закончить разговор, — не приобретай больше товаров ни на копейку».
Но стоило мне повернуться спиной, как реб Ицхок и реб Симон, сын рабби Манна из Гамбурга, всучили ему товаров в кредит больше чем на 1400 талеров. Услышав об этом, я пошла к ним и просила их, ради всего святого, аннулировать эту сделку, ибо мой сын должен перестать заниматься коммерцией, иначе он разорится. Но все напрасно: они вынудили Лейба взять товар.
После ярмарки я вместе с сыном Мордехаем, Гиршелем Рисом и другими берлинцами поехала в Берлин.
Только я вошла в его дом, сын мой Лейб сказал: «Думается, моя единственная ошибка заключалась в том, что я слишком много денег вложил в товар». На что я отвечала: «Ты должен мне свыше 3 тысяч рейхсталеров. Что до меня, я согласна получить эту сумму не деньгами, а товаром по той же цене, по которой ты сам платил за него». «Мамочка, дорогая, — сказал он, – если ты сделаешь это, я выкручусь из трудного положения и никто из-за меня не потеряет ни гроша».
На следующий день я пошла вместе с сыном в его магазин и действительно увидела, что он слишком затоварился. Он дал мне товару на 3 тысячи рейхсталеров, считая по закупочной цене. Можете себе представить мое настроение! Но как бы то ни было, я всегда стремилась только к одному – помочь своим детям.
Мы распорядились упаковать товар в тюки и отправить в Гамбург. Тут я заметила два тюка товаров, которые мой сын купил в Лейпциге у гамбургских купцов реб Ицхока и реб Симона. Я сказала сыну: «Эти два тюка отправь назад, а я позабочусь о том, чтобы их приняли, даже если мне придется заплатить за них из собственного кармана. А теперь, когда ты вернул мне свой долг, как насчет долга моим сыновьям Натану и Мордехаю?» У Лейба имелись векселя и польские ценные бумаги на сумму свыше 12 тысяч рейхсталеров. Их он отдал Мордехаю в уплату долга.
Просидев целый день в его магазине, мы вместе вернулись домой. Как вы понимаете, никакого удовольствия от ужина я не получила.
Рано утром на следующий день мой сынок является ко мне в комнату и говорит, что тесть не дает согласия, чтобы товар был отправлен из Берлина в Гамбург, поскольку Лейб-де должен Моделю 4 тысячи рейхсталеров, но если я уплачу последнему эти деньги, то могу забрать этот товар и отправлять куда душе угодно. Рассказывая все это, сын плакал.
Тут меня охватили смертельный страх и боль. Мне сделалось дурно, и до самого отъезда из этого проклятого города я не могла подняться с постели.
Я пригласила Гиршеля Риса прийти ко мне и спросила его, что он делает – неужели хочет одним ударом убить меня и моего сына?..
Но стоит ли писать об этом в подробностях? Их не вместили бы и десять листов бумаги! Я была вынуждена дать Гиршелю Рису вексель на 2500 рейхсталеров – вексель, который через две недели в Гамбурге должен быть предъявлен к оплате.
Тут Гиршель Рис сказал: «Надеюсь, никто не понесет убытка! Ведь у вашего сына еще большой запас товара! Помимо того что на здешнем складе, у него есть еще товар на 2 тысячи рейхсталеров во Франкфурте-на-Одере, не считая векселей и разных других документов, находящихся в руках вашего сына Мордехая».
Что оставалось делать? Приходилось все принимать с покорностью Я подписала векселя, после чего отправила мои товары в Гамбург. Затем в сопровождении Гиршеля Риса пошла в магазин, показала ему два тюка товаров от реб Айзика и реб Симона и просила немедленно вернуть их, чтобы освободить сына по крайней мере от этого обязательства.
Векселя и документ, имевшийся на руках у Мордехая, принесли нам мало пользы – их мы передали Гиршелю Рису, который клятвенно обещал перевести в Гамбург все, что удастся выручить за них.
Еще около двух тысяч рейхсталеров сынок мой был должен Лейбу Бешере и Лейбу Гослару. Он дал мне векселей на достаточную сумму, чтобы им уплатить. Я могла бы удержать эти векселя в покрытие моего собственного счета, но если бы это сделала, мой сын, безусловно, был бы объявлен банкротом. Поэтому я передала их кредиторам Лейба.
В очень дурном настроении поехали мы домой. Я была совсем больна. Сыночек Мордехай пытался меня утешить, но, Б-гу известно, что он сам был удручен еще больше меня и не скрывал этого!
Приближалась ярмарка во Франкфурте-на-Одере, и на ней мы надеялись покрыть наши убытки и поправить пошатнувшиеся дела. Но вместо этого Гиршель Рис явился в магазин моего сына и наложил руку на все, что тот имел, – не только на товары, но и на все его векселя и на те два тюка товаров, что было обещано отправить в Гамбург. Ни нам, ни Лейбу не осталось и пфеннига.
Увы! Этим дело не кончилось, поскольку мой сын оказался должен еще какому-то купцу тысячу рейхсталеров и собирался дать ему на эту сумму векселя с покрытием в Гамбурге.
Однако купец этот, узнав как обстоят дела, проявил бессердечность и хотел засадить Лейба за решетку.
Что было делать сыну? Его тесть позволил бы ему гнить в тюрьме за сотню талеров, не говоря уже о тысяче. Поэтому сын сказал купцу: «Сами видите, что здесь вам ничего не светит! Давайте поедем вместе в Гамбург, где мать и братья не бросят меня. В конце концов, если захотите, сможете упрятать меня в тюрьму и в Гамбурге». После чего сын пишет мне: «Прибываю в пятницу. Причину сообщить не могу. Расскажу все при встрече».
Письмо было получено за день до его приезда. Нетрудно представить себе, как я была удручена. Я поняла, что это не предвещает ничего хорошего, что тесть забрал у него все, в Гамбурге у сына остались большие долги и расплатиться ему нечем.
Однако времени на печальные размышления не оставалось. В пятницу рано утром пришло известие, что Лейб находится в Купеческом собрании и просит меня или кого-то из братьев прийти к нему. Я была безмерно напугана и не могла сделать ни шагу. Вместо меня пошел сын Мордехай, который и принес печальное известие.
Я обратилась за советом к своим деверьям Йосефу и Элиасу. Если затягивать дело и кредиторам станут известны наши обстоятельства, тогда мой сын погиб!
В конце концов мы пришли к решению взять тысячу талеров под залог недвижимости, чтобы спасти Лейба из рук купца. До наступления темноты Лейбу следовало оставаться в Купеческом собрании, а с наступлением вечера перебраться в наш дом и пробыть там до воскресенья. Рано утром в воскресенье, согласно нашему плану, я должна была отправить его вместе со своим свояком Шмуэлом Бонном в Гаммельн, где он мог оставаться у моего зятя Самуила Гамельна, пока не выяснится, что намерены предпринять наши супостаты.
Так и было сделано, и снова это стоило мне многих денег.
Лейб отправился в Гамельн; на пути туда ему необходимо было остановиться в Ганновере. Хотя мой племянник, богатый Яков Ганновер, сын Лефмана Беренса, очень сочувственно отнесся к нему, никакой реальной помощи он не оказал. Они с отцом писали мне утешительные письма, я отвечала приличествующим образом и благодарила их за утешения, но указывала, что, кроме утешений, нужна еще и реальная помощь и предлагала им похлопотать за моего сына, чтобы он смог выпутаться из затруднительного положения. В ответ Яков Ганновер предложил помочь пятьюстами талеров при условии, что мои сыновья Натан и Мордехай дадут письменную гарантию, а деньги будут ему возвращены.
Еще подтверждение, что нельзя считать человека другом, пока его не испытаешь. А я-то верила, что Яков Ганновер, считавшийся близким другом Лейба, мог бы сделать больше в память о моем покойном муже, мог бы дать несколько тысяч, чтобы сохранить честь своего дяди. Увы!..
Прошло шесть месяцев, а Лейб все еще оставался в Гамельне. Спустя некоторое время в Ганновер приехал курфюрст Бранденбургский. Услышав об этом, я написала своему деверю Лефману Беренсу, чтобы он раздобыл для Лейба охранную грамоту. С такой грамотой Лейб мог бы вернуться в Берлин, узнать, как обстоят его дела, и постараться умиротворить своих кредиторов.
Ибо моего сына любили и евреи, и неевреи, и все прекрасно знали, как злые люди – пусть имя их будет стерто из памяти людской – ограбили его, пользуясь его великодушным и доверчивым характером.
Оставались еще разные мелкие претензии к нему, из которых он мог бы выпутаться. Он надеялся, что Г-сподь пожалеет его и позволит снова встать на ноги. Но, видно, Небо все еще гневалось на нас.
Сын Лейб поехал в Берлин, где попытался заняться коммерцией в скромных масштабах. Но, затыкая одну дыру, он создавал другую, – все время думая, как все подобные люди, что он поправляет дела.
