Книжка пятая
Глава I
Начинаю эту пятую книжку, дорогие дети мои, с тяжелым сердцем, ибо вся она посвящается болезни и смерти вашего любимого отца.
Вечером 19 Тевеса 5449 года (11 января 1689 года) отец ваш отправился в город уладить какие-то дела с одним купцом. Подходя к дому этого купца, он споткнулся, упал и сильно ушибся об острый камень.
С трудом добрался он до дома, а боли не прекращались. Я в это время была в гостях у матери, но меня немедленно вызвали домой. Мужа я застала сидящим у огня и стонущим от боли. Напуганная, я стала расспрашивать его, что случилось. Он сказал, что упал и ушибся, и выразил сожаление, что доставляет мне столько беспокойства. Он не мог двигаться, и я должна была сама опорожнить его карманы (отправляясь к купцу, он нагрузил их драгоценностями).
Нам не сразу стал понятен подлинный характер его повреждений. У него давно была грыжа; споткнувшись, он ушиб это место, и у него получилось смещение внутренностей.
В нижнем этаже нашего дома всегда стояла наготове кровать, но он не захотел воспользоваться ею, и нам пришлось нести его наверх, в спальню. Ночь была страшно холодная: казалось, само небо замерзло, однако мы всю ночь напролет дежурили возле больного, стараясь облегчить его страдания. В конце концов и мы не вынесли холода, да и он убедился в необходимости спуститься вниз. Мы опять понесли его, теперь на первый этаж.
Так суетились мы, не зная, чем помочь больному, до полуночи, а между тем ему становилось все хуже и хуже. Я попросила его, ради всего святого, позволить нам вызвать врача и сиделку. На что он отвечал: «Лучше я умру, но не позволю, чтобы люди узнали о моей болезни». Я стала плакать и кричать: «Подумай, что ты говоришь! Почему никто не должен знать об этом? В несчастье, которое произошло с тобой, нет ничего грешного или постыдного!»
Но он стоял на своем. У него было нелепое убеждение, что это может повредить его детям: люди, дескать, станут говорить, что эта слабость – наследственная. Ведь он всегда думал о детях! Всю ночь мы спорили с ним и прикладывали к больному месту разные примочки.
На рассвете я сказала: «Слава Б-гу, ночь миновала. Сейчас я пошлю за доктором и за хирургом». Но он не хотел и слышать об этом, и велел послать за сефардом Авраамом Лопесом, цирюльником. Лопеса немедленно привели.
Когда он увидел ушибленное место, то сказал: «Не бойтесь! Сейчас я ему сделаю перевязку, и он поправится. Мне приходилось иметь дело с сотнями таких ушибов, и мое средство ни разу не подводило».
Это было рано утром в среду. Доктор Лопес приложил свою примочку, полагая, что больной скоро поправится. Однако в полдень, о, ужас, он сказал: «Вижу, моей примочки недостаточно. Пойду и приведу цирюльника, у которого легкая рука». Пришел цирюльник и трудился целый день в надежде вправить грыжу. Но чем больше он трудился, тем хуже становилось больному.
В четверг я привела еще одного специалиста по грыжам и еще двух врачей, в том числе доктора Фонсеку. Когда я рассказала последнему, как обстоит дело, он сказал: «Я мало что могу сказать или сделать. Произошел заворот кишок – такой сильный, что больной не может испражняться. И то, чему положено покидать организм естественным путем, прорвалось – помоги нам, Б-же, – через открытую рану». Что мы ни делали, мужу ничего не помогало, а он упрямо не желал помощи чужих и умолял нас держать его болезнь в секрете. Что до меня, я уже поняла, к чему все идет: это была судьба!
В четверг весь день и всю ночь мы пытались как-то помочь больному. В пятницу доктор Лопес привел к нам врача из Берлина, который много лет был постоянным врачом курфюрста. Он тоже дал мужу какие-то пилюли и наложил бандаж. Увы, все бесполезно!
Утром в субботу моему деверю Йосефу стало известно, что с мужем моим что-то случилось. Он прибежал к нам и стал проситься к больному. Услышав его голос, муж захотел увидеть его.
Но лишь только Йосеф посмотрел на него – небах! – как все понял. Он стал биться головой о стену, рвать на себе волосы и, горько плача, кричал: «Горе мне, я теряю такого родственника!» Затем он бросился на кровать мужа и стал просить у него прощения за все обиды, вольные и невольные.
Муж искренне отвечал ему: «Любимый родственник, прощаю тебя и всех живых, прости и ты меня!» После этого деверь попытался успокоить его и просил потерпеть, ибо Г-сподь еще может прийти к нему на помощь. «Все в руках Б-жьих, – отвечал муж, – пусть будет так, как пожелает Г-сподь!»
Оберегая меня, он воздерживался говорить о своих страданиях, но не отпускал от себя нашего шестнадцатилетнего сына Лейба. Когда я вышла из комнаты, он позвал мальчика и открыл ему, что нас ожидает. Мальчик горько заплакал. Но как только муж заметил, что я вошла в комнату, он быстро сказал сыну: «Ради Б-га, молчи! Мать идет, пусть она не видит твоих слез». На пороге смерти он думал только о том, чтобы не причинять мне боли. Утром в субботу после завтрака пришла моя мать, бросилась к нему и, целуя и обливаясь слезами, сказала: «Сынок, неужели ты должен сейчас оставить нас? Неужели я ничего не могу сделать для тебя?» На что он отвечал: «Вы знаете, я любил вас, как родную мать. Мне ничего не надо, только утешьте мою бедную Глюкельхен». Это были его последние слова.
Но кто теперь утешит меня? Кому я изолью душу? Куда обратиться? Всю жизнь возлюбленный спутник моей жизни выслушивал мои жалобы, ему изливала я свои огорчения – а их было немало, – и он умел утешить меня так, что они как-то быстро утрачивали остроту. А сейчас мне предстоит самой справляться с бедами.
К нам приводили все новых врачей и новых специалистов по грыжам, но все было бесполезно. К концу субботы все ушли, остались только доктор Лопес и я.
Тут я сказала мужу: «Дорогой, можно ли мне обнять тебя, хотя я нечиста» (ибо у меня были месячные, и я не смела коснуться его). Он ответил: «Упаси Б-же, детка, подождем еще немного, и ты очистишься». Увы, когда это произошло, было уже поздно!
По совету доктора Лопеса я вызвала Файбиша Леви, который знал, как провожать человека в последний путь. Он прибыл в два часа ночи. Тогда же я вызвала нашего учителя, самого надежного человека.
Файбиш Леви сразу же прошел к мужу. «Реб Хаим, – сказал он. – Какие будут ваши последние пожелания и наставления?» На что муж ответил: «Никаких. Жена в курсе всех моих дел. Она будет поступать так, как поступала всегда», и попросил реб Файбиша принести ему книгу ученого раввина Ишайи Гурвица.
Эту книгу он читал примерно полчаса, затем повернулся к реб Файбишу. «Разве вы не видите, что конец мой близок? – сказал он. – Пусть жена и дети уйдут. Уже пора: наступает последний час».
Реб Файбиш пытался поговорить с ним, но он уже не отвечал и только что-то шептал про себя. Видно было лишь, что губы у него шевелились. Так прошло полчаса, и реб Файбиш сказал доктору Лопесу: «Авраам, друг мой, приложи ухо к губам его, может, ты услышишь, что он говорит». Доктор Лопес так и сделал, и через некоторое время услышал: «Слушай, Израиль, Г-сподь Б-г наш, Г-сподь Один». С этими словами муж перестал дышать: его душа отлетела. Так умер он в святости, чисто и безгрешно, и кончина его явила собой, что это был за человек!
