«”Поутру пойдем в виноградники…”
Песнь песней, 7:13»
Иерусалимский квартал Шмуэль а-Нави. Ешива Ор Самеах
Я СНЯЛ КВАРТИРУ в иерусалимском квартале Маалот Дафна, недалеко от ешивы «Ор Самеах», в которой намерен был провести все шесть месяцев моего отпуска. Квартира была очень простая, даже немного запущенная, обставленная старой мебелью, находившейся на различных стадиях разрушения. С небольшого внешнего балкона (на иврите — мирпесет), открывался вид на обширное открытое пространство — отчасти автостоянку, отчасти просто пустырь.
Этот пустырь обрывался у квартала, состоявшего из многоквартирных жилых домов. Квартал назывался Шмуэль а-Нави («Пророк Шмуэль»), и в нем жили очень небогатые иерусалимцы. По нему еще недавно проходила граница между Израилем и его недружественным арабским соседом, Иорданией.
В квартире было две спальни — одна для Дворы, Дова Хаима и Давида, и другая — для нас с Барбарой. В кухне, оборудованной крохотной газовой плитой и допотопным холодильником, по стенам тянулись узкие, потрескавшиеся и покрытые пятнами каменные полки; имелось в ней и небольшое окно, из которого открывался более чем впечатляющий вид на громадный металлический бак для мусора, стоявший прямо посреди двора.
Но несмотря на все свое убожество, впрочем, относительное, и само жилье, и окружающая обстановка казались нам, пребывавшим в восторженном и возбужденном состоянии, совершенно идиллическими. Чего стоило уже то, что каждое утро в наши окна врывался яркий солнечный свет, который немедленно заливал все окружающее пространство сверкающим, пламенным блеском Йерушалаима.
Буквально на следующий день после приезда я быстрым шагом отправился в ешиву “Ор Самеах”.
Идти было недалеко — ешива находилась всего лишь в нескольких кварталах от нашего дома, вдобавок всю дорогу мысли мои были заняты непростой аналогией между мною, профессором Аланом Шварцбаумом, и нашим знаменитым мудрецом рабби Акивой. Как и этот великий мудрец и руководитель, я тоже впервые в жизни собрался изучать Тору и поступить в ешиву, уже переступив порог сорокалетия. Будущее волновало и страшило меня одновременно.
РАББИ ЙИРМИЯГУ АБРАМОВ, ответственный за прием новичков, побеседовал со мной и почти сразу же предложил мне список курсов, которые, по его мнению, соответствовали уровню моего еврейского образования. Мы составили расписание занятий, которое позволило бы мне как можно эффективнее использовать мой недолгий отпуск, после чего я с головой окунулся в учебу.
Примечание автора: в этой части книги я буду называть подлинные имена раввинов, учителей и других встреченных мною в Израиле людей, поскольку я обязан им своим религиозным образованием и испытываю по отношению к ним самую глубокую и сердечную благодарность.
Мой день начинался теперь с утренней молитвы, после которой я отправлялся в класс, где изучались законы тшувы (покаяния). Вел занятия рабби Авигдор Бончек, по «светской» профессии — практикующий психолог. Он изо дня в день знакомил нас с проницательными суждениями Маймонида относительно тшувы, которые показались мне не только необычайно интересными, но и весьма актуальными.
После короткого перерыва мы приступали к занятиям по Гемаре, во время которых под руководством рабби Эли Мерла изучали трактат Талмуда Сангедрин, а после обеда я отправлялся в классы по Мишне и Хумашу (Пятикнижию).
По вечерам я вместе со своим хеврута — студентом старшего курса, прикрепленным ко мне в качестве «репетитора», — повторял материал, пройденный на уроке Гемары, а в 10 вечера отправлялся на одну из многочисленных ежедневных лекций, касавшихся весьма широкого спектра вопросов. Меня особенно интересовали комментарии рабби Мордехая Перл-мана к парашат а-шавуа — недельной главе Торы — и обсуждение философских проблем на семинарах рабби Давида Готтлиба.
Каждый из уроков, в которых я принимал участие, был по-своему увлекателен, но самыми интересными для меня оказались занятия Гемарой. Ни во время учебы в университете, ни в своей научной работе я никогда не сталкивался ни с чем подобным. Мое прежнее знакомство с иудаизмом можно было, в сущности, сравнить с плаванием без компаса и карты в неведомых водах. И вот, стоило мне в первый раз открыть том Гемары, как я ощутил, что пускаюсь в плавание совершенно иного рода — отправляюсь во вполне целенаправленную экспедицию, на поиск давно спрятанных сокровищ.
Вдобавок, поскольку мои занятия стоили мне огромных интеллектуальных и душевных усилий, благодаря им я переставал быть простым пассажиром и становился равноправным, может быть, даже полезным членом большого дружного экипажа.
Пунктом отправления для нас была Мишна.
Сжатым и точным языком она излагала систему принципов, которую на гуманитарном университетском жаргоне можно было бы назвать «характеристикой исходного состояния».
Детально разработанная и точнейшим образом оформленная, она была нашим главным судовым документом. На совершенно особом языке, непохожем на язык других священных еврейских текстов, она указывала нам маршрут к далекому кладу, главные вехи и ориентиры предстоящего пути. Потом начиналось собственно путешествие.
Следуя указаниям Мишны, мы углублялись в какой-нибудь определенный пролив и вскоре обнаруживали, что другие кладоискатели уже прошли здесь до нас и описали свои открытия в особой лоции под названием барайта. Тогда мы возвращались обратно и начинали двигаться в другом направлении, время от времени сверяясь с картой Мишны, чтобы не забраться слишком уж далеко.
Ориентиром или вехой могло служить что угодно: необычная фраза, нестандартный грамматический оборот, даже правописание — все шло в дело. По ходу плавания мы заходили в многочисленные порты, к нам на борт поднимались необычайно интересные и яркие попутчики, в том числе — величайшие мудрецы древности.
Не раз и не два я ощущал себя безнадежно запутавшимся на этом долгом пути.
К счастью, к моим услугам было несколько превосходных навигационных карт, прежде всего те из них, которые были составлены такими знатоками моря, как Раши и Баалей а-Тосафот.
Со временем я понял, что, хотя наше плавание и имело конечную цель, обычно — какой-то юридический вывод или галахическое предписание, но его главной целью было оно само, скрытый в любом путешествии познавательный потенциал, а не пункт назначения. Столь желанные богатства не были зарыты в какой-нибудь пещере или на дне океана — мы собирали их по пути.
Глубокое проникновение в суть вопроса, неустанная погоня за строгой логичностью, изощренные талмудические дискуссии — все эти приобретения, усваиваемые нами в ходе долгого плавания, постепенно становились частью нас самих, слагались в некий особый, целостный образ жизни, основанный на принципах Торы.
Гемара оказалась величайшим интеллектуальным вызовом из всех, с какими я сталкивался в своей жизни.
В сравнении с величественными волнами ненасытного талмудического океана мои прежние научные занятия, магистерская и докторская диссертации представлялись теперь всего лишь рябью на воде. Я впервые ощутил структурную монолитность еврейского знания: чтобы правильно понять один какой-либо вопрос, необходимо было познакомиться со всем огромным зданием Торы. Поэтому здесь нет ни начал, ни концов.
Обсуждение любого частного вопроса здесь всегда напоминает движение по извилистому лабиринту через всю пирамиду Торы; нить рассуждений протягивается между вехами, которыми служат то пасук (стих) из Пятикнижия, то фраза из Пророков, то отрывок из Псалмов, то ссылка на Притчи царя Соломона.
Чем больше (и дольше) ты ищешь, тем больше находишь; чем больше находишь, тем сильнее становится желание двигаться дальше.
Все эти месяцы изучение Торы заполняло мои дни, вечера и ночи напролет; в своей жажде знаний я был совершенно ненасытен. Занятия в ешиве давали мне богатейшую духовную пищу, которая не шла ни в какое сравнение с чем-либо, изведанным мною прежде. Я ни с чем не мог сравнить и принятый в ешиве способ занятий — системухеврутот, учебных пар, которая до сих пор не перестает меня восхищать.
Наш учебный зал, бейт мидраш, совершенно не походил на чинную университетскую аудиторию.
Разбившись на пары и не обращая никакого внимания на то, что происходит вокруг, студенты увлеченно обсуждают друг с другом пройденный сегодня утром материал, пытаясь разобраться в сложном и запутанном лабиринте идей и галахических принципов, который возникает на каждой странице Гемары. Зачастую напарники тут же, на месте, вступают в ожесточенные споры между собой, причем каждый яростно настаивает на правильности своей интерпретации и пытается найти неувязки и противоречия в трактовке другого.
Постороннему наблюдателю эта словесная перепалка могла бы показаться шумной и чересчур запальчивой, но, в действительности, ее участники испытывают друг к другу чувство глубокого уважения и признательности, которое почти всегда перерастает потом в долгую тесную дружбу. Подобно двум клинкам, которые бьются в ходе поединка друг об друга, умы этих «соратников по учебе» постоянно оттачиваются в таких схватках над Гемарой.
Система хеврутот работает лучше всего, когда партнеры соответствуют друг другу по темпераменту и интеллекту.
В идеале, их сильные и слабые места должны дополнять друг друга. Самая подходящая аналогия для хевруты — брак; раввины, подбирающие напарников, играют здесь роль своего рода «сватов». Однако, как и во всяком браке, идеальных «партнеров по учебе» не существует, и каждый член хевруты должен привыкнуть к недостаткам своего коллеги.
Эта система, частью которой является признание своей прямой ответственности за успех партнера, кажется мне необычайно плодотворной. Она резко контрастирует с той яростной конкуренцией и эгоистическим «ячеством», которые так характерны для нынешнего секулярного общества, в том числе и для университетов.
Еще более примечательным показался мне тот факт, что студенты приходили в класс (и посвящали долгие часы внеклассным занятиям) совершенно добровольно, без всяких внешних стимулов в виде системы поощрений и наказаний: ешива не признавала никаких оценок, экзаменов, дипломов или наград.
Студенты учились, потому что они сами этого хотели, потому что изучаемый материал близко их касался, казался им глубоко волнующим и осмысленным, наконец, потому, что все они считали учебу своим религиозным долгом и привилегией.
Ничто не заставляло их учиться — ни конъюнктурные соображения, ни давление со стороны родителей. Напротив, — ближе познакомившись со своими «одноклассниками», я узнал, что многим из них родители пытались запретить поступать в ешиву.
продолжение следует
