Вечерами дом наполнялся звуками. Папины друзья, мамины сослуживцы – они казались высокими и прекрасными – они полностью заполняли собой квартиру, и, несмотря на поздний час, ей совсем не хотелось идти спать.
Она упрашивала и незаметно пряталась за какого-нибудь гостя. Так удавалось протянуть время, но, в конце концов, мама садилась к пианино, папа торжественно запевал арию Росины из “Севильского цирюльника” (“Доброй ночи вам, синьоры”), все с хохотом подхватывали ее под руки и отправляли спать.
Потом папа заходил еще раз, присаживался на кровать, клал руки на голову, говорил что-то непонятное, целовал, и произнеся “הגוטע נאכט, פייגעלע” выходил.
Иногда вечера были совершенно иными. Тихими. Это называлось “у мамы горит статья, а у папы сценарий”. Дом замирал, беспокоить родителей запрещалось, пробраться к папе можно было только одним способом – принести чай папе или нарезанное ломтиками яблоко. Целиком яблоко есть было нельзя (даже просто откусить), потому как в нем попадались червяки, а “нам” их есть было нельзя.
Кто эти таинственные “нам”, кроме их семьи, было непонятно, но дать яблоко целиком было немыслимо. В такие вечера арию Росины никто не пел, а колыбельную исполнял “дуэт” двух пишущих машинок из папиного и маминого кабинета. Неизменным оставалось только что-то непонятное, что говорил папа, положив руки на голову, поцелуй и вечное “הגוטע נאכט, פייגעלע”.
Музыка, театр, долгие прогулки с чтением стихов наизусть (их, казалось, папа знал бесконечное количество) наполняли ее дни и казалось, что жизнь течет “как у всех”.
И все же, что-то неуловимое отличало ее, родителей и бабушку от всех остальных. Что именно, ей пока не удавалось понять. Чувство принадлежности к какому-то особому клану не оставляло ее.
Во-первых, “у нас так не делают” было признаком гнева и произносилось таким тоном, что становилось понятным, что “у нас” это … Во-вторых, “человек так не поступает” произносилось тогда, когда ее поступок не имел оправдания, и было понятно, что эти “человеки” самые лучшие, особенные, не просто прохожий с улицы, и принадлежать к ним было честью.
Как говорила бабушка, “ачеловек”.
